ЖИЗНЬ И НРАВЫ НАСЕКОМЫХ

БАБОЧКИ И ПЛАМЯ. ТРОПИЗМЫ В ПОВЕДЕНИИ НАСЕКОМЫХ

Трудно себе представить, как велико число иосяе - рователей, посвящающих огромное количество временй наблюдению за мухой или гусеницей, перемещающейся в пучке параллельцых лучей, изучению, как говорят, ее «фототропизма»* До того как Вио в 40-х годах выж^ндд суть этого явления, лйтература по вопросу о тронизм$& представляла безнадежно Запутанное скопление множества рйвличных ссылок, проникнуть в которые осмеливались #ишь немногие биологи. Как объяснить подобное прис­трастие к явлению, такому, по-видимости, простому р отоль мало интересному? Объяснить это невозможно без краткого обзора истории вопроса.

«Отцом тропизмов» был Леб, пробудивший в конце 70 - х годов интерес ученого мира к некоторым, особо прос­тым типам поведения, с помощью которых он намеревался восстановить все вопросы психики. Великий американский биолог был человеком не совсем обычным. Как это часто случается, его собственное поведение полностью зависело от нескольких философских идей, простых и властных, корни которых, вероятно, можно было бы найти в каком- нибудь восходящем к детству переживании. Ведь самые дерзновенные идейные позиции часто покоятся на осно­ваниях, в которых нет ничего от идеи, и нередко, прежде чем обсуждать какое-либо утверждение, было бы небес­полезно спросить, почему оно высказывается именно тем или этим лицом и именно в этот момент... Как бы то ни было, Леб был сторонником механицизма, причем такого механицизма, понимание уэости которого с трудом дается

Многим биологам и сегодня* Проблемой, которая, по его собственному признанию, «бросала его в жар», была проб­лема свободы — архаический призрак, который должен был быть навсегда изгнан научным заклинанием. Надо было прежде всего доказать, что мы являемся игрушкой слепых импульсов, автоматических и соединяющихся друг с другом, как атомы, по воле случая. Если бы мы знали законы, которыми определяются как их формиро­вание, так и их сочетание, мы могли бы предсказать определенный вид поведения с такой же точностью, как какое-нибудь физическое явление. Само человеческое поведение больше не было бы для нас загадкой, потому что оно раввертывается по законам, столь же необходимым неизбежным, как и поведение всякого другого живого существа.

Да простится мне здесь довольно насмешливое сообра­жение; но я нахожу весьма забавным зрелище какого - црбудь биолога или философа, изо всех сил пытающегося убедить в чем бы то ни было своих коллег, в то время как его основное положение заключается именно в ут­верждении того, что убеждения, как и поведение, являются следствием необходимых сочетаний атомов, в которых ничего нельзя изменить!

Однако довольно полемики.

Где мне найти, спрашивал себя Леб, первый атом по­ведения, факт, возможно более простой и удобный для понимания, при помощи которого я воссоздам все другие?

Однажды, в лаборатории, наблюдая гусениц золотис­того шелкопряда (РогШез1а сЬгузоггЬеа), заключенных для опыта в трубку, Леб решил, что столкнулся с таким фактом. Солнечные лучи падали на закрытый конец труб­ки, который очень сильно нагрелся. Гусеницы ползли от открытого конца, автоматически и, можно сказать, тупо направляясь к закрытому, где их убивали солнечные лу­чи. «Световой луч, как бы нанизывал их на свое острие»,— пишет Леб. Когда несколько других поставленных им опытов показали неотвратимый характер этих «троииз - мов», Леб уверил себя, что нашел столь желанный атом и принялся устанавливать догматы. Это был превосход­ней наблюдатель, и он совершенно справедливо отметил, что под действием светового луча поведение «фотопо - зитивного» животного может быть разделено на две - ф^зы: во-цервых, ориентация по направлению к свету, к которому подопытное насекомое поворачивает свои фото­рецепторы; во-вторых, движение к источнику света, кото­рое имеет свои собственные законы; существует даже третья фаза, которую забыл указать Леб: это совокупность дей­ствий, предпринятых животным, когда оно уже достигло источника. А между тем именно в этой фазе проблема усложняется.'

Только ориентация (первая фаза), категорически заявил Леб, образует тропизм; одна она заслуживает вни­мания со стороны наблюдателя.

Трудно теперь понять столь странную позицию, если не принять во внимание одну предпосылку, которую мож­но обнаружить во всех работах Леба: это твердая реши­мость провести как можно больше параллелей между поведением животных и растений, так как у последних тоже проявляются тропизмы. Мы знаем со школьной скамьи, что растения изгибаются по направлению к свету, а такие превосходные биологи, как Закс, давно основательно изучили это явление. Следовательно, если можно смешать животные и растительные тропизмы, то тем самым легче становится доказать автоматизм пове­дения, а призрак свободы становится все более и более нереальным.

Опасно и вредно стремиться определить, каким должно быть явление, вместо того, чтобы попытаться описать его с возможно большей точностью, без предвзятой идеи. Именно так поступали до Галилея. Великой заслугой Галилея было то, что он со всей отчетливостью показал, что античные физики слишком быстро создавали теории на малоизученных фактах, законов появления и исчезно­вения которых они не знали. Галилей впрягся в столь же скромный, как и неблагодарный труд во имя новейшей науки, к которой философы относились тогда пренебре­жительно, презирая мелочную ограниченность ученых, склоняющихся над низкой материей. Но все знают, что вышло из этих безвестных трудов, которые вновь и вновь предпринимались в лаборатории...

Увы! В большинстве областей новейшей биологии мы еще пребываем в ожидании Галилея или Коперника?

Итак, Леб попытался обнаружить у животных все законы «поведения» растений и полагал, что достиг этого. Мы попытаемся в следующих параграфах увидеть, в чем тут дело. Но укажем теперь же, что теории Леба . оказали биологии огромную услугу и послужили началом появления множества работ первостепенной важности. В самом деле, до Леба изучение поведения было крайне затруднено антропоморфическими толкованиями, которые сводили на нет всякое научное объяснение. Животное и даже насекомое «страдало», «испытывало страх», «тре­вожилось» о судьбе своих детенышей и т. д. в то время как ощущения организмов, отличных от человека, оста­ются для нас сплошной загадкой. Приблизиться к ее разрешению мы можем только с помощью аналогий, ко­торые нередко изрядно прихрамывают'

Леб, следовательно, был прав, безжалостно изгоняя иа своего словаря все, имеющее отношение к человеку, и стремясь объективно описывать поведение. Таким обра­зом, благодаря ему была произведена совершенно необ­ходимая обширная чистка. Его ошибкой было то, что он не довел дело до конца и пытался поспешно навязать не­последовательное истолкование фактов. «Животные чув­ствуют так же, как человек»,— говорили до Леба. «Это машины, двигателями которых являются тропизмы, и сам человек тоже принадлежит к этой категории»,— утверж­дали сторонники Леба. Но мы теперь склоняемся к тому, чтобы стать на промежуточную позицию: объективное изучение поведения не настолько продвинулось вперед, чтобы можно было делать те или иные выводы.

Будем продолжать непритязательное и методическое описание того, что совершают животные, но не будем из него ничего исключать a priori, даже того, что не под­дается простым объяснениям: мы увидим позднее, что из этого следует. Но продолжим изучение вопроса о тропиз - мах, чтобы попытаться обобщить то, что отсюда извлекли Леб и продолжатели его дела.