Миф машины Техника и развитие человечества

Сотворение мегамашины . Незримая машина

Воздавая должное безграничности и мощи Божественной царской власти и в качестве мифа, и в качестве действующего установления, я приберег для более пристального рассмотрения один ее важный ас­пект, ее величайшее и оказавшееся наиболее стойким нововведение - изобретение первичной машины. Это необычное изобретение, по су­ти, оказалось самой ранней моделью для всех позднейших сложных машин, хотя постепенно акцент смещался с человеческих рабочих звеньев на более надежные механические элементы. Уникальной за­дачей царской власти стало набрать нужное количество живой рабо­чей силы и распоряжаться ею для выполнения таких масштабных работ, какие никогда раньше не предпринимались. В результате этого изобретения пять тысяч лет назад были проведены огромные инже­нерные работы, способные поспорить с лучшими сегодняшними дос­тижениями в сфере массового производства, стандартизации и де­тального проектирования.

Эта машина обычно ускользала от внимания и потому, естест­венно, так и оставалась неназванной вплоть до нашей эпохи, когда появился гораздо более мощный и современный тип, использующий целое множество вспомогательных машин. Для удобства я буду обо­значать архетипическую форму разными именами, в зависимости от конкретной ситуации.

Так как составляющие этой машины, даже если она функциони­ровала как совершенно слаженное целое, неизбежно разделялись пространством, в некоторых случаях «незримой машиной»; когда же речь пойдет о выполнении сложной работы с высокой коллективной организацией, я буду называть ее «рабочей машиной»; а примени­тельно к действиям коллективного принуждения и уничтожения, она заслуживает прозвания (имеющего хождение и сегодня) «военной машины». При сочетании сразу всех компонентов - политических, хозяйственных, военных, бюрократических и царских, - ей подойдет термин «мегамашина»: иначе говоря, Большая машина. Техническое оборудование, порожденное такой мегамашиной, становится «мега­техникой» - в отличие от более скромных и разнообразных способов технологии, которые вплоть до нашего столетия продолжали выпол­нять большую часть повседневной работы в цехах и на полях, иногда с помощью энергетических механизмов.

Люди обычных способностей, полагаясь только на мускульную силу и традиционные навыки, могли выполнять широкий круг задач, в том числе изготовлять посуду и ткать, без всякого внешнего пону­ждения и научного руководства, за исключением знаний, заключен­ных в традициях местной общины. Не так обстояло дело с мегама­шиной. Только цари, полагаясь на учение астрономической науки и опираясь на религиозные санкции, оказались способны собрать мега­машину и управлять ею. Это было незримое сооружение, состоявшее из живых, но пассивных человеческих деталей, каждой из которых предписывалась особая обязанность, роль и задача, чтобы вся грома­да коллективной организации производила огромный объем работы и воплощала в жизнь великие замыслы.

Поначалу ни одному мелкому вождю было не под силу органи­зовать мегамашину и привести ее в движение. И хотя абсолютное утверждение царского могущества покоилось на сверхъестественных санкциях, сам по себе институт царской власти не получил бы столь широкого распространения, если бы эти притязания не оправдыва­лись колоссальными свершениями мегамашины. Её изобретение яви­лось высшим достижением ранней цивилизации - техническим под­вигом, который послужил моделью для всех позднейших форм меха­нической организации. На протяжении почти пяти тысяч лет эта мо­дель передавалась (причем иногда все ее части сохранялись в хоро­шем рабочем состоянии, а иногда в видоизмененной форме) исклю­чительно благодаря человеческим средствам, прежде чем она была переработана в некую материальную структуру, наиболее всего отве­чавшую ее особенностям, и превратилась во всеобъемлющий свод установлений, охватывающий все стороны жизни.

Понять момент возникновения мегамашины и ее дальнейшую «родословную» значило бы по-новому взглянуть на истоки нашей нынешней чрезмерно механизированной культуры, на судьбу и участь современного человека. Мы обнаружим, что первоначальный миф машины отразил причудливые надежды и желания, которые с лихвой исполнились уже в нашу эпоху. В то же время, он налагал суровые ограничения и принуждал к жестокому рабству; и эти об­стоятельства - как напрямую, так и в силу вызванного ими противо­действия - сегодня угрожают человечеству куда более гибельными последствиями, чем в эпоху пирамид. Наконец, мы увидим, что с са­мого начала все благие деяния механизированного производства ом­рачались процессом массового уничтожения, ставшим возможным благодаря мегамашине.

Хотя мегамашина возникла в ту пору, когда впервые начали ис­пользовать медь для изготовления орудий и оружия, это было неза­висимое изобретение: механизация труда самого человека началась задолго до механизации его рабочих инструментов, так как ее корни следует искать в древнем порядке ритуала. Однако, едва появившись, этот новый механизм стал быстро распространяться, - его перенима­ли для самозащиты, а также насильственным путем насаждали цари, действовавшие словно боги или, как минимум, помазанники божии. Где бы ни была успешно применена мегамашина, она увеличивала производство энергии и позволяла выполнять работу на таком уров­не, о каком раньше нельзя было и мечтать. Возможность сосредото­чивать огромную механическую силу вывела на сцену новый дина­мизм: в результате своих же собственных успехов он преодолевал ленивую рутину и легкое сопротивление деревенской культуры, бы­товавшей совсем в ином масштабе.

Энергия, ставшая доступной благодаря машине царской власти, значительно расширила пространственно-временные измерения: те операции, на завершение которых прежде ушли бы столетия, теперь выполнялись всего за несколько десятилетий. Среди гладких равнин по царскому изволению выросли рукотворные горы из камня или обожженной глины - пирамиды и зиккураты; по сути, преобразился весь ландшафт: отныне его строгие линии и геометрические формы несли отпечаток одновременно космического порядка и несгибаемой человеческой воли. Ни одна сложная энергетическая машина, хоть сколько-нибудь сопоставимая с этим механизмом, не применялась с подобным размахом вплоть до XIV столетия нашей эры, когда Запад­ную Европу заполонили механические часы, ветряные и водяные мельницы.

Почему же этот новый механизм укрывался и от археолога, и от историка? По той простой причине, которую мы уже упоминали в нашем первом определении, что он состоял исключительно из чело­веческих деталей; и обладал вполне определенной функциональной структурой лишь до тех пор, пока религиозные предписания, магиче­ские заклинания и царские повеления, сводившие это все воедино, принимались всеми членами общества как нечто, не поддающееся никаким сомнениям. Но стоило только ослабнуть поляризующей си­ле царской власти - например, если владыка умирал или терпел по­ражение в битве, либо из-за недоверия народа или мстительных вос­станий, - и вся машина рушилась. Тогда ее элементы либо заново группировались в меньшие единицы (феодальные или городские), либо исчезали вовсе, - как прекращает существовать разгромленная армия, когда прерывается цепочка командования.

В действительности, эти первые коллективные машины так же подвергались разрушению и в чем-то были так же хрупки и уязвимы, как и богословско-магические представления, легшие в их основу. Поэтому те, что распоряжались действием этих машин, постоянно пребывали в состоянии тревожного напряжения, - зачастую небезос­новательно опасаясь ереси или измены от своих ближайших подчи­ненных, а также бунтов и мятежей со стороны беднейших масс насе­ления. Если бы не покорная вера и беспрекословное повиновение царской воле, которого добивались правители, полководцы, чинов­ники, надсмотрщики, эту машину невозможно было бы привести в действие. И когда нужные условия не соблюдались, мегамашина лег­ко ломалась.

С самого начала человеческая машина представляла два аспекта: один - отрицательный, принудительный, слишком часто разруши­тельный, и второй - положительный, благоприятствующий жизни, созидательный. Однако вторые факторы не могли как следует сраба­тывать, если в большей или меньшей мере не присутствовало первых. Хотя зачаточные формы военной машины почти наверняка возникли раньше рабочей машины, именно последней удалось достичь непре­взойденного совершенства исполнения - не только по количеству сделанной работы, но и по качеству и сложности ее организованных структур.

Называя эти коллективные единства машинами, мы не просто играем словами. Если машину можно определить (более или менее в соответствии с классическим определением Франца Рело46) как соче­тание сопротивляющихся частей, каждой из которых отводится осо­бая функция, действующее при участии человека для использования энергии и для совершения работы, - то тогда огромную рабочую ма­шину можно с полным основанием называть настоящей машиной: тем более, что ее компоненты, пусть они состоят из человеческих костей, жил и мускулов, сводились к своим чисто механическим эле­ментам и жестко подгонялись для выполнения строго ограниченных задач. Хлыст надсмотрщика служил залогом согласия. Подобные машины были собраны, если не изобретены, царями уже на ранней стадии эпохи пирамид, в конце четвертого тысячелетия.

Именно в силу своей оторванности от каких бы то ни было же­стких внешних структур, эти рабочие машины отличались гораздо большей способностью к изменению и приспособлению, чем ограни­ченные металлические аналоги какой-нибудь современной монтаж­ной линии. В строительстве пирамид мы видим не только первые несомненные свидетельства существования такой машины, но и до­казательства ее поразительной эффективности. Куда бы ни распро­странялась царская власть - «незримая машина», если не в созида­тельной, то в разрушительной разновидности, следовала за ней. Это верно в отношении не только Египта, но и Месопотамии, Индии, Ки­тая, Юкатана, Перу.

К тому времени, когда мегамашина обрела форму, все предвари­тельные стадии ее подготовки уже были преданы полному забвению: так что нам остается лишь гадать, как именно отбирались ее «винти­ки», как между ними распределяли места и обучали обязанностям. В некоторой точке этого процесса некий изобретательный ум (или ско­рее, сразу несколько изобретательных умов), продолжая следовать по начатому пути, должно быть, сумел постичь главную задачу: нужно мобилизовать огромное количество людей и строго согласовать их действия во времени и пространстве для выполнения заранее опреде­ленной, ясно сформулированной и четко обдуманной цели.

Трудность заключалась в том, как превратить случайное собра­ние оторванных от своих семей, общин и привычных занятий людей, у каждого из которых имеется собственная воля или, по крайней ме­ре, память, - в некое механизированное единство, коим можно было бы управлять с помощью приказов. Секрет механического контроля - в едином разуме с хорошо определенной задачей во главе организа­ции, а также в методе передавать нужные сообщения по цепочке чи­новников-посредников, пока те не будут доведены до малейшего «винтика». При этом непременными условиями являются и точное воспроизведение приказа, и беспрекословное его выполнение.

По-видимому, впервые сложность этой задачи и познали квази­военные организации, в которых сравнительно небольшое число охотников, приученных слушаться своего предводителя, должны бы­ли присматривать за гораздо более многочисленными, но лишенными всякой организации, крестьянами. Так или иначе, созданный тип ме­ханизма никогда не срабатывал, если за словесным приказом не име­лось мощного резерва принудительной силы; и сам такой метод дей­ствий, и сопутствующая ему структура, скорее всего, почти без изме­нений перешли во все позднейшие известные нам военные организа­ции. По сути дела, с помощью армии стандартная модель мегама­шины и передавалась от культуры к культуре

Если и требовалось одно-единственное изобретение, чтобы этот огромный механизм срабатывал как для выполнения конструктивных задач, так и для принуждения, то это была письменность Метод пе­реноса речи в графические записи позволил не просто передавать различные приказы и известия в пределах всей системы, но и фикси­ровать те случаи, когда письменные приказы не выполнялись Подот­четность и письменное слово шли рука об руку в истории, так как приходилось контролировать действия огромного количества людей; и не случайно письменные знаки впервые были употреблены не для передачи идей - религиозных или каких-либо иных - а для ведения храмовых отчетов о зерне, скоте, посуде, об изготовленных, собран­ных и израсходованных товарах. Произошло это весьма рано; так, на додинастической булаве Нармера, хранящейся в Ашмолеанском му­зее в Оксфорде, имеется запись о захвате 120 ООО пленников, 400 ООО быков и 1422 ООО козлов. Представляется, что арифметический под­счет был даже большим подвигом, чем сам захват добычи.

Действие на расстоянии, при посредничестве писцов и гонцов- скороходов, являлось одним из отличительных признаков новой ме­гамашины; и если писцы составляли сословие привилегированных профессионалов, это объяснялось тем, что машина не могла обхо­диться без их постоянных услуг: для ее успешного функционирова­ния требовалось зашифровывать и расшифровывать царские повеле­ния. «Писец заправляет всякой работой, какая ни есть в этой земле»,

- читаем мы в одном египетском сочинении эпохи Нового царства. По сути, писцы играли роль, пожалуй, в чем-то сходную с ролью по­литруков в советской Красной армии. Они осуществляли постоянные «отчеты перед политштабом», чрезвычайно важные для функциони­рования подчиненной единому центру организации.

Не важно, какая машина появилась первой - военная или рабо­чая: механизм у них был одинаковый. Что представляли собой еги­петские и месопотамские отряды, устраивавшие набеги на соседей или разрабатывавшие копи, - военные или гражданские организации? Поначалу эти функции были неразличимы, вернее, взаимозаменяемы. В обоих случаях основной единицей являлся небольшой отряд, нахо­дившийся под началом главы отряда. Такой порядок организации господствовал даже на территориях богатых землевладельцев Древ­него царства. Согласно Эрману47, эти отряды объединялись в своего рода товарищества, выступавшие под собственными знаменами. Во главе каждого товарищества стоял главный работник, имевший должность «предводителя товарищества». Можно смело сказать, что ничего подобного не существовало в ранненеолитических селах. «Египетский чиновник, - замечает Эрман, - не способен думать об этих людях иначе, как о целой группе; отдельный работник не суще­

Ствует для него, как не существует отдельный солдат для наших высших армейских чинов.» Именно таков был изначальный образец первичной мегамашины, который с тех пор существенно не менялся.

С развитием мегамашины широкое разделение труда очень рано стало применяться в крайне специализированных областях в зависи­мости от задач и обязанностей, долгое время знакомое нам по армии. Флиндерс Петри замечает, что в деле разработки копей (как я уже говорил, и в Египте, и в Месопотамии этим занималась рабочая ар­мия, практически не отличавшаяся от армии военной) практикова­лось весьма дотошное разделение труда. «Нам известно из записей, найденных на мумиях, - говорит Петри, - как дотошно распределялся труд. Каждая деталь вменялась в обязанность какому-то одному че­ловеку; один разведывал руду, другой испытывал породу, третий за­ботился о добытом металле. Насчитывается свыше пятидесяти ква­лификаций и степеней чиновников и работников, названных среди участников таких поисковых экспедиций.»

Распределение обязанностей неизбежно стало частью общест­венного устройства в целом, действовавшего за пределами замкнуто­го пространства мегамашины. А к V веку до н. э. - то есть к тому вре­мени, когда Египет посетил Геродот - тотальное разделение труда и мельчайшее дробление по специальностям - уже не ограничивавшее­ся мегамашиной, - достигло уровня, почти сопоставимого с тем, что наблюдается в наши дни. Так, Геродот замечает, что «...одни врачи лечат глаза, другие - голову, третьи - зубы, четвертые - живот, а прочие - болезни внутренних органов».

Однако следует отметить разницу между древней человеческой машиной и ее современными «соперниками», уже не столь нуждаю­щимися в людской силе, - разницу в методе достижения цели. Како­вы бы ни были конечные результаты, приносимые современными машинами, все эти машины задумывались как устройства, экономя­щие труд: то есть, они должны выполнять максимальное количество работы с минимальным непосредственным участием человека. В за­мысле же древнейших машин не предусматривалось никакой эконо­мии людского труда: напротив, это были устройства, использующие труд, и у их изобретателей имелись основания гордиться увеличени­ем числа занятых работников, которых они могли, при умелой орга­низации, привлечь к новым задачам, - лишь бы объема самой работы хватало.

Общее предназначение обоих типов машин совпадало: их изо­брели чтобы они с безошибочной точностью и слаженной мощью выполняли такие задачи, какие были не по плечу вооруженным ору­диями, отдельным людям, не объединенным в строгую организацию. Оба типа машин достигли дотоле недостижимого уровня исполнения. Но вместо того, чтобы освободить труд, царская мегамашина похва­лялась тем, что пленила и поработила его.

Нужно признать: если бы возобладали естественные человече­ские способы работы, при которых люди добровольно брались бы за выполнение насущных задач, то колоссальные замыслы древних ци­вилизаций, скорее всего, так и не были бы воплощены в жизнь. Вполне вероятно даже, что современная машина, не состоящая из людей, управляемая внешними источниками энергии и предназна­ченная для экономии труда, - никогда бы не была изобретена: ведь, чтобы полностью механизировать саму машину, вначале следовало «социализировать» механических посредников. Но в то же время, если бы коллективная машина не могла использовать принудитель­ный труд - обеспечивавшийся или периодическим набором людей, или порабощением, - возможно, удалось бы избежать колоссальных ошибок, просчетов и ненужных трат, которыми неизменно сопрово­ждалась работа мегамашины.