ЖИЗНЬ И НРАВЫ НАСЕКОМЫХ

ЯВЛЕНИЯ ВЫСШЕГО ПОРЯДКА. СОБЛЮДЕНИЕ ОПРЕДЕЛЕННЫХ НОРМ И ОБЩЕНИЕ В ОБЩЕСТВАХ НАСЕКОМЫХ

У меня нет намерения прибавить еще один труд к бес­конечному ряду томов, посвященных общественным насе­комым. Уже собрано фантастическое количество наблю­дений, но опытов проделано меньше. Я хотел бы выбрать несколько опытов, потому что они сразу вводят нас в ди­ковинное «общество» насекомых. Если я заключаю слово общество в кавычки, то делаю это потому, что сомне­ваюсь, разумно ли сопоставлять его с человеческим. Во­преки Эшериху и множеству других специалистов, я все меньше допускаю возможность аналогии между двумя этими обществами. Внутренний механизм общества насекомых представляется мне настолько неизменным, что его справедливее сравнить с организмом, клеточные элементы которого вольны, как лейкоциты, и переме­щаются независимо друг от друга.

Танцы пчел. Несколько лет назад в научных кругах распространилось удивительное известие. Авст­рийский ученый Карл фон-Фриш, известный своими ин­тересными работами по сравнительной физиологии, ут­верждал, что открыл у пчел некий «язык». По словам фон-Фриша, сборщица, нашедшая источник корма, вер­нувшись в улей, при помощи танца сообщает другим пче­лам сведения относительно направления к нужному месту и расстояния, на котором это место находится. Фон-Фриш занимался пчелами всегда. Двадцать лет на­зад он описал в различных научных периодических изда­ниях явление танцев пчел и его возможное значение. Но эти высказывания не привлекли особого внимания. Для того чтобы быть услышанным мужами науки, требуется много времени, особенно если речь идет о необычных явлениях.

И только после войны о танцах пчел заговорили в ла­бораториях, причем обычно здесь высказывались уничи­жительные мнения. Французские биологи, никогда в жизни не изучавшие пчел, не постеснялись говорить

О «нелепых бреднях» фон-Фриша. Торпе из Кэмбриджа намекает на «яростные опровержения», выдвинутые его коллегами против утверждений австрийского ученого. Ведь, как мы вскоре увидим, множество основных поло­жений теории снова поставлены здесь под вопрос.

Заслугой Торпе является то, что он сохранил большую объективность, чем его коллеги. Он решил выяснить все необходимое у фон-Фриша прямо на месте работы. «Ис­следовательское оборудование чрезвычайно просто,— объ­яснил ему фон-Фриш,— улей с пчелами, за которыми ве­дется наблюдение, и угломер для измерения углов, обра­зуемых некоторыми фигурами танца с вертикальной пло­скостью. Я спрятал в парке несколько плошек с медом и не скажу вам, ни на каком расстоянии они находятся, ни в каком направлении к ним идти, но научу вас читать эти указания в танцах сборщиц. Это дело нескольких минут». Фон-Фриш тотчас же отошел в сторону, оставив несколько растерявшегося Торпе перед сборщицами, ко­торые, в самом деле, танцевали с каким-то неистовством. Затем, взяв угломер, Торпе попытался следовать тому, чему его учил фон-Фриш. «И,—: говорит он,— каков же был мой восторг, когда я нашел все плошки, следуя только указаниям, даваемым в танцах пчел!»

По возвращении в Кэмбридж Торпе стал горячим за­щитником фон-Фриша, а общий взгляд на танцы пчел начал становиться более благосклонным. Другие исследо­ватели,—американские и швейцарские,— повторили те же опыты с приспособлениями фон-Фриша и пришли к тем же результатам. Поэтому теперь и считается уста­новленным, что пчелы передают друг другу такие слож­ные фразы, как следующая: «Внимание, корм в цветках альпийской фиалки, в 800 метрах отсюда, под углом 40 градусов по отношению к солнцу».

Посмотрим, насколько это возможно, для чего вер­немся ко всем первым опытам фон-Фриша.

Решающий опыт, положивший начало всей теории, заключается в следующем: расставим вокруг опытного улья четыре плошки с медом на расстоянии ста метров одна от другой, соответственно четырем странам света. Через некоторое время какая-нибудь сборщица находит одну из плошек, предположим, северную. В это время сборщицу очень легко пометить цветным пятнышком, так как рабочие пчелы, жадно берущие мед, почти нечув­ствительны ко всем раздражениям. Помеченная пчела возвращается в улей, и через несколько минут к северной плошке подлетают другие сборщицы, но первой развед­чицы среди них нет. Другие плошки пчелы не посе­щают, и сборщицы, покидая улей, без малейшего колеба­ния направляются прямо на север. Если тем временем отодвинуть плошку метров на десять* дальше, сборщицы собираются на том месте, где она стояла раньше, и явно что-то ищут. Следовательно, разведчица, должно быть, тем или иным способом сообщила пчелам сведения о на­правлении и расстоянии от источника корма. Уйти отг этого заключения нельзя.

Итак, что же делает разведчица по возвращении в улей? Она предается виду деятельности, который был от­мечен множеством наблюдателей, не понимавших его значение: она танцует. Она бежит по вертикально стоя­щим сотам, и ее тело описывает нечто вроде восьмерки, и в то же время она в бешеном темпе виляет кончиком брюшка. Остальные пчелы кажутся сильно, заинтересо­ванными ее кружением. Две или три пчелы отделяются от других и проделывают вслед за танцовщицей все ее движения. Затем (и даже до того, как она кончит танце­вать) они устремляются из улья прямо к источнику корма.

После многих часов, проведенных перед стеклянным ульем, фон-Фриш разгадал тайну танцев. Его ритм соот­ветствовал одновременно возбуждению пчелы и расстоя­нию, которое отделяет ее от меда. Чем он ближе, тем более возбуждена рабочая пчела и тем быстрее ритм танца. Это явление можно изобразить в виде кривой.

На прилагаемом рисунке вы заметите, что ось выписы­ваемой в танце восьмерки бывает в какой-то мере на­клонна по направлению к вертикальной плоскости. Это второе гениальное открытие фон-Фриша. Он установил, что угол, образованный с перпендикуляром (или, что то же, с направлением силы тяжести), соответствует

Другому углу, образованному двумя линиями, одна из которых соединяет улей с местом нахождения добычи, .а вторая — с солнцем. Схема поможет понять это явле­ние лучше, чем длинные объяснения.

Итак, сигнал говорит о расстоянии и направлении, но еще одно очень важное указание должно быть дано относительно природы источника корма. В самом деле, уче­бники фон-Фриша отметили, что наружный покров пчелы

Удерживает запахи гораздо сильнее, чем другие вещества, например дерево, шерсть, кожа. Когда разведчица берет корм на цветке, его аромат пропитывает ее тело, и для дас теперь становится ясным значение поведения рабочих пчел во время танца разведчицы. Повторяя ее движения, ощупывая ее брюшко своими антеннами, они обнюхивают ее (их антенны несут обонятельные органы) и таким обра­зом распознают запах нужного растения.

Но у многих медоносов запах цветков или слаб, или вовсе отсутствует. А разведчица прекрасно может ука­зать расположение плошки с медом или даже с сахарным сиропом, абсолютно лишенным запаха. Более глубокое наблюдение дает любопытные результаты: кончиком брюш­ка пчела касается зоны субстрата, о котором сообщает сигнал. И вот выпячивается специальная железа, железа Насонова, и ее-то пахучее выделение (запах которого напо­минает запах мелиссы) и пропитывает цветок без запаха или окружность плошки с сахарным сиропом. Во время своего последующего танца разведчица ограничивается тем, что выпячивает железу Насонова. Тогда остальные пчелы будут разыскивать «участок, пахнущий пчелой». Очутившись, благодаря полученным указаниям о рас­стоянии и направлении в непосредственной близости от этого участка, они обнаруживают запах, который от него исходит. Пчелы находят источник корма без особого труда и даже весьма точно, как это показал фон-Фриш в Мюнхенском ботаническом саду, где корм находился в одной куртинке цветков среди сотен различных видов растительности.

Однако не следовало бы думать, что имеет значение один только запах тела пчелы. Напротив, более важным представляется запах жадно проглоченного пчелой нек­тара. Это доказывается следующим опытом, проведенным учениками фон-Фриша. Если налить сахарный сироп, надушенный эссенцией альпийской фиалки, в сосуд, спрятанный среди флоксов, то сборщицы, взбудоражен­ные разведчицей, будут искать только альпийскую фиал­ку, хотя покров разведчицы и пропитан запахом флоксов и наоборот.

Вот перед нами уже довольно сложный тип поведения, но далеко не самый сложный. Когда расстояние очень невелико, характер танца меняется: он заключается

В описывании простого круга, в котором уже нельзя увидеть указание на направление. Когда расстояние очень велико, танец очень замедлен и дает только самые общие сведения о направлении. Судя по кривым фон-Фри­ша, соотношение между ритмом танца и расстоянием, на которое этот танец указывает, становится неточным при расстоянии, превышающем два километра. К тому же, практически это — максимальное расстояние, и пчелы вылетают за его пределы только в случае полного отсут­ствия корма на меньшем расстоянии от улья.

При всем этом пчела не такая уж мощная летатель^ ная машина, и во время полета попутный ветер может существенно помогать ей, либо, наоборот, встречный может сильно ей мешать. В первом случае ритм танца быстрее нормального, а во втором — медленнее. Сигнал опове­щает не столько о расстоянии, сколько о количестве мы­шечных усилий, которые нужно затратить на его преодо­ление. Кроме того, думается, что пчела сигнализирует путь к источнику корма, а не от него. Сверх всего здесь имеются некоторые различия в зависимости от породы пчел. Так, сообщая об одном и том же расстоянии, раз­ведчица итальянской породы танцевала бы в более мед­ленном ритме, чем обычная черная пчела.

Пчелы и поляризованный свет яс­ного неба. Солнце часто спрятано за тучами или за естественными преградами, и пчеле могут быть видны только большие или меньшие клочки ясного неба. Однако она танцует так же, как и в ясную устойчивую погоду. Фон-Фриш наблюдал такой танец в небольшом стеклянном улье с горизонтальным сотом. Здесь ось восьмерочного танца, как компас, показывает направле­ние места нахождения добычи. Это показание не смещается здесь в направлении силы тяжести, как это имеет место на вертикальном соте. Такой «горизонтальный танец» можно наблюдать и на прилетной доске улья, если она достаточно широка. Здесь это происходит в нормальных условиях. Фон-Фриш не замедлил, однако, отметить многочисленные ошибки в танце на горизонтальной плоскости. В некоторых случаях указания о расстоя^ нии были даже совсем бессвязными. Фон-Фриш довольно долго искал причину этого, пока, как это часто быва= ет, незначительный случай направил его по верному пути.

Ошибки происходили главным образом тогда, когда стеклянная стенка улья долго оставалась во время на­блюдений обращенной к безоблачному небу и ничем не закрытой. Если использовалось красное стекло (пчелы, как мы знаем, не видят красного цвета), или когда рабо­чие пчелы не имели возможности видеть за стеклом небо, указание направления всякий раз было абсолютно пра­вильным. Дело в том, что сигнальная система должна действовать в темноте (исключение составляет, как мы сейчас это увидим~ время роения). Если свет внезапно проникает через стеклянную стенку улья, он вызывает вторичную ориентацию, и пчела путает этот сигнал с сиг­налом о направлении, которое разведчица должна ука­зать. Но ошибки случаются только при ясном небе. Их не бывает, если небо покрыто белыми облаками. Более того, если прикрыть окно улья пластинкой поляроида из пластического вещества, уничтожающего все световые колебания, за исключением колебаний в одной плоскости, и вращать эту пластинку, то можно заставить пчел делать в сигнале какие угодно ошибки.

Следовательно, надо было искать направляющую веху в поляризованном свете ясного неба. Давно известно, что поляризация света, испускаемого ясным небом, меняет направление и силу в зависимости от места, которое зани­мает относительно солнца рассматриваемая часть небес­ного свода. Физический институт Граца, города, где ра­ботал фон-Фриш, без труда изготовил ему небольшой анализатор, позволяющий всякому хоть сколько-нибудь опытному наблюдателю по любому участку ясного неба определить положение солнца на небе. Аппарат состоял из восьми равнобедренных треугольников, наклеенных на стеклянную пластинку в виде розетки, так что пло­скость поляризации света была параллельна основанию каждого треугольника. И вот, наблюдая какой-либо уча­сток небесного свода, мы обнаруживаем резкие различия, обусловленные положением солнца по отношению к дан­ному участку.

Теперь исследуем глаз пчелы, так как он-то, должно быть, и играет роль анализатора. Он откроет нам все свои тайны благодаря чудесному аппарату, который уче­ные сумели заставить себе служить. Я имею в виду катод­ный осциллограф (см. главу «Мир насекомых»). Аутрум накладывает на нервные волокна глаза пчелы тончайшие электроды и освещает поляризованным светом только один омматидий. Результат получается значительно от­четливее, чем при обычном свете той же силы. И, в самом деле, представляется, что каждая из восьми клеток ре - тинулы[8] (по образцу восьми частей поляроида, сделан­ного физиками Граца) проявляет чувствительность к пло­скости поляризации. Благодаря этим восьми клеткам пчела и ориентируется в ясном небе.

Штокгаммер использовал восприятие пчелами поля­ризованного света, чтобы продрессировать их на посе­щение плошки с сиропом, отмеченной только пучком по­ляризованного света, в то время как контрольные плошки были освещены обычным светом. Глаз человека, разу­меется, не видел здесь никакой разницы.

Тот же тип чувствительности, о котором до опытов фон-Фриша никто не подозревал, другие исследователи обнаружили у муравьев, у мясных мух и у мечехвоста. Представляется даже, что у некоторых больных, стра­дающих аномалией глаз (букет Гейдингера), можно найти некоторую чувствительность к поляризованному свету.

Проблемы ориентировки и общение у пчел. Но не все, далеко не все разъяснено в спосо­бах общения у пчел. Например, пчелы не любят летать над холмами, а предпочитают огибать их. Фон-Фриш однажды поместил свой наблюдательный улей возле одной горы в Тироле, где он летом работал. Плошка с обычным медом была отделена от пчел горой. Пчелы легко ее нашли. Но, усердно наблюдая их танцы, австрий­ский ученый обнаружил одно поистине ошеломляющее явление: разведчицы, как и полагается, указывали на­правление, соответствующее прямой линии, протянутой от улья к плошке сквозь гору, ритм же танца соответство­вал действительному расстоянию, которое пчела проле­тала вокруг горы! И это не мешало завербованным пчелам тотчас же, как только они получали мобилизующий их сигнал, утремляться по направлению к плошке, описы­вая ту же кривую, что и разведчица. В настоящее время это неоднократно проверенное явление не получило пока никакого объяснения.

Добавим еще, что пчелы также легко отыскивают корм по различным вехам и сигнализируют об этом дру­гим и при постоянно покрытом облаками небе, хотя свет белых облаков нисколько не поляризован. Одно время фон-Фриш думал, что пчелы могут распознавать инфра­красный силуэт солнца, который, в самом деле, вид­неется сквозь облака, как в‘этом можно убедиться с по­мощью фотографических пластинок, чувствительных к указанной длине волны. Но гипотеза эта еще не обосно­вана экспериментами, а исследования, предпринятые в Граце, показали, что невозможно выдрессировать пчел на инфракрасный свет[9]. Все пчеловоды знают, что ва время главного взятка пчелы вылетают в сумерки и даже глухой ночью, чтобы собрать больше нектара! Они как будто без затруднений находят свой улей, хотя мы знаем со времени Вольфа и многих других исследовате­лей, что они ориентируются только визуально, по зрениюг

Это обстоятельство и некоторые другие признаки поз­воляют предвидеть неизбежность глубокой переработки теории фон-Фриша, и он первый допускает такую возмож­ность. Этот небольшого роста глухой и молчаливый чело­век, в ореоле славы гения, не скрывает от себя, нахо^ дясь в своем далеком Тироле[10], что все его открытия послужили ему только для того, чтобы он мог яснее по­чувствовать ограниченность своих познаний.

Другой тип общений: строительств

Во восковых сотов. Медоносные пчелы и дру­гие общественные перепончатокрылые, как шмели и пчелы Ме1Гропа, делают восковые ячейки, в которых они скла­дывают свой корм и воспитывают расплод. Это всем известно. Но о технике такого строительства известно гораздо меньше. Реомюр и Маральди обнаружили, что шестигранная форма ячеек позволяет с минимальной за­тратой материала получать самое емкое вместилище. Но как осуществляют его пчелы?

Франсуа Губер пытался проследить приемы пчел- строительниц. Это' чрезвычайно трудно, так как они скопляются в плотные1 и почти неподвижные массы. В центре этой массы, производящей воск, температура очень высока и может превышать 34 градуса. Выделение воска происходит на так называемых восковых зеркаль­цах между члениками брюшка. Рабочая пчела снимает с себя пластинку полупрозрачного воска, когда та совер­шенно готова, формирует ее при помощи выделения спе­циальных слюнных желез, выходит из толпы подруг и присоединяет пластинку к начатому сооружению. И вот мы уже близки к пределу познаний, мы почти ничего больше не знаем о загадочном плане, который, как мо­жет показаться, втайне принят всеми рабочими пчелами.

Мой ученик Даршен специально занялся изучением вопроса об улочке, то есть о расстоянии между сотами. Известно, что оно почти постоянно, во всяком случае тогда, когда пчел не беспокоит никакое препятствие. Поместим очень близко к одному соту лист вощины: отроительницы почти тотчас же заинтересовываются им и начинают отстраивать его, но в то же время они строят новый сот, отодвигая его от висящего рядом старого, с тем чтобы восстановить нормальный просвет. Тогда Даршен прикрывает сот куском картона и, к своему боль­шому удивлению, наблюдает обратное явление: теперь оттягивавшийся лист вощины пчелы приближают и плотно прижимают к картону. Впрочем, это часто наблю­дали пчеловоды: когда какая-нибудь крайняя от стенки рамка находится ближе чем надо к другой, пчелы прист­раивают ее вплотную к деревянной стенке. Даршен осу­ществил далее еще более поразительный опыт. Он покры­

Вает свой листок картона тонким слоем воска, и все же пчелы упорно продолжают придвигать’ вощину и прижи­мать ее к картону! Следовательно, пчелам нужна поверх­ность не только восковая, но с выделанными в ней ячеями, для того, чтобы они стали восстанавливать улочку, при­нятую в их постройках.

Но каков внутренний механизм этих действий? Уча­ствуют в них одна или несколько строительниц? Иссле­дуем, что дала бы первая гипотеза (одна строительница ответственна за соблюдение правил в целом).

Мы вынуждены предположить, что эта единственная рабочая пчела воспринимает просвет между сотами и ока­зывается способной восстановить его, если расстояние нарушается. Это восприятие не зрительное, так как в улье царит темнота. Оно бесспорно не осязательное, так как просвет между сотами слишком велик и строитель - шща постоянно отделена от рамок с сотами толпой других пчел, двигающихся во всех направлениях. Может быть, оно обонятельное? Но каким образом расстояния поряди ка нескольких миллиметров могут быть распознаны при помощи обоняния? И потом, запах воска должен был бы восприниматься отчетливо, несмотря на бесчисленных пчел, которые окутывают его кишащим покровом.

Может быть, речь идет об ультразвуковом исследова­нии типа эхолота? Читателю, недостаточно знакомому с пчелами, эта гипотеза может показаться нелепой и не имеющей никакой ценности. Но совсем недавно Роз, Савррнен и Казанова обнаружили, что от улья почти непрерывно исходят ультразвуки. Впрочем, сейчас еще невозможно утверждать, что они играют здесь какую-ли­бо роль и даже что пчелы обращают на них какое-нибудь внимание (хотя мы видели выше, что такие насекомые, как муравьи и прямокрылые, могут испускать ультра­звуки). Но распознавание расстояния между рамками по­средством эхолота представляется очень трудным: ка­ким образом могла бы пчела различать эхо, отдающееся от сота, и другие звуки, исходящие от тел ее подруг, перемещающихся на соте?

Это сложная проблема. Даршен еще не смог разре­шить ее, но он придумал несколько приспособлении, которые могут содействовать более ясной постановке вопроса. Например, он помещает между сотом и ненор­мально близко поставленным от него листом вощины широкий лист металлической решетки, не оставляющей Никакого прохода между двумя половинками улья. Од­нако обычный порядок в улье не нарушается, а лист вощины оттягивается, отодвигаемый от слишком близ­кого сота.

Приходится допустить, что в определении расстояния участвует несколько пчел? так как одна пчела не сумела

Бы охватить оба условия задачи — сот и лист вощины; а информация относительно расстояния, которое нужно соблюдать, поступает сквозь металлическую решетку.

Не следует ли видеть передаточный элемент в гирлянде пчел-строительниц? Что происходит в среде этих непод­вижных пчел, сцепившихся ножками, образуя плотные грозди вокруг нового строящегося сота?

П роблемы строительства у терми­тов. Всякий знает термитов как неутомимых строителей.

Может быть, меньше известно, что иные гигантские тер­митники в Африке занимают площадь более чем в 100 квадратных метров и возвышаются на три или четыре метра в высоту. Но это выходит за пределы моей темы, и мы займемся самой архи­тектурой гнезда, а не его размерами. Один бельгий­ский исследователь Дене с увлечением занимается изу­чением этой архитектуры, о которой фотографический снимок говорит лучше, чем длинное описание. Мы просто удивляемся, глядя на эти ошеломляющие и в некото­ром роде никчемные соору­жения. Другие допытывают­ся, каким образом термитам удается воздвигнуть эти по­стройки.

Грассе специально изу­чил постройку царской ка­меры. Это ячейка очень пра­вильной куполообразной формы, которая укрывает царицу термитов, в несколь­ко тысяч раз большую, чем рабочие термиты. Вынем ее оттуда вместе с горстью ее слуг и несколькими кусоч­ками сухого дерева и поме­стим на дно большого кри­сталлизатора. Смятение ско­ро стихает, и рабочие исчеза­ют под деревянными частич­ками, чтобы заняться каким - то загадочным делом. В это время бледная огромная ца­рица чуть-чуть подрагивает.

Погрузим все в темноту, так как термиты не выносят све­та. Время от времени экспе­риментатор поглядывает на
ходч строительных работ и констатирует, что они под­вигаются довольно медленно. Почти ничего нельзя раз­личить, кроме беспорядочно воздвигаемых разобщенны­ми группами рабочих вокруг царицы неправильных столбов, иногда с начатком свода.

А часов через десять царица оказывается под очень правильным. евсдс м. Толщина его не превышает несколь­ких миллим 1ров, однако две половины встречаются как раз над царицей.

Нужно ли при всем этом напоминать, что термиты совершенно слепы? Мы ничего не знаем о чувствах, обу­ревающих это крошечное племя и побуждающих его дружно возводить свои сооружения, подклеивая к стой­кам, как бы случайно, без системы шарики из экскремен­тов — свой единственный строительный материал. А между тем, в результате этих, с виду случайных дейст­вий, две половины врзводимого ими свода смыкаются с точностью до одного миллиметра.

Грассе, исследуя термитник, открыл еще один, почти столь же поразительный, образчик коллективного строи­тельства. Это необычные конические столбы толщиной иногда более чем в два обхвата ладонью, безупречно от­полированные. Особенность их заключается в том, что они ничего не поддерживают, так как их острие не ка­сается почвы. Это скорее сталактиты, нежели столбы. Но так и остается загадкой — как же эти крошечные ра­ботники смогли с точностью мастера создать такие огром­ные, безукоризненно правильные предметы? И 'зачем было их сооружать? Какой реальной полезностью для термитника они обладают?

Восстановление гнезда у муравь - е в-т к а ч е й. Несколько лет назад мне пришлось побы­вать на Береге Слоновой Кости близ Абиджана, у огром - иой лагуны Эбриэ. Эти места — рай для муравьев-ткачей или ОесорЬуИае. Они посещают главным образом кофей­ные плантации. Иногда их бывает такая масса, что негры отказываются работать на сборе кофе. Едва сборщики коснутся веток, как свирепые муравьи набрасываются на них. Они сразу же вонзают свои острые челюсти в кожу людей, изгибаются, и при этом из кончика их брюшка брызжет в ранку капля яда. Они настолько агрессивны и проворны, что даже кочевые муравьи, самые страшные черные бестии, перед которыми обращаются в бегство все обитатели зарослей, и те стараются избегать сты­чек с ними.

Гнездо ОесорЬуИае состоит из лпетьев кофейного дерева, соединенных шелком. Но об их строительной технике рассказывают столько чудес, что я просто изне­могал от нетерпенья, так мне хотелось скорей все увидеть своими глазами.

С величайшей поспешностью я, ценою нескольких весьма ощутимых укусов, захватил гнездо и унес его в большую лабораторию Адиоподуме, где тогда работал.

Стояла удушающая жара, и послеполуденный смерч поднимался в вихрях черных туч над свинцовыми водами лагуны Эбриэ. По работа ОесорЬуИае была настолько ошеломляющей, что она позволила мне забыть об атмо­сфере турецкой бани, царящей вокруг. Я осторожно отогнул два листа гнезда — красный поток разъяренных рабочих муравьев тотчас же затопил всю поверхность гнезда. Но порядок незамедлительно восстановился.

Несколько самых крупных рабочих муравьев уперлись в листья и, вытянувшись насколько хватало сил, впились челюстями в другой лист. Сейчас же началось притяги­вание, и два края отверстия заметно сблизились. Через несколько секунд еще один рабочий муравей, держа в челюстях личинку, взобрался на тягачей. Он начал быстро касаться то одного, то другого края отверстия своей личинкой, оставлявшей каждый раз тончайшую ниточк5г, прикрепленную к листу в точке касания. Очень

Быстро, движениями, напоминающими движения ткача, когда он запускает челнок, маленький работник создавал шелковую ткань, становившуюся с каждой минутой все плотнее и плотнее, а тягачи в это время не ослабляли своих усилий. Они ушли только тогда, когда ткань была настолько прочна, что их работа стала бесполезной.

Двенадцать раз подряд я раздвигал листья и уничто­жал плоды муравьиных трудов, и двенадцать раз они исправляли повреждение. А я все продолжал удалять щипчиками всех появлявшихся на поверхности ткачей, и тотчас же на месте исчезнувшей вставала новая артель, так что, в конце концов, мое терпение истощилось.

Но я еще раз потревожил муравьев. Не очень-то легко в природных условиях изучать процесс строительства гнезд, поэтому я решил заставить их сшить мне одно гнездо «на заказ, по мерке». Я послал своих помощников - негров собрать мне несколько гнезд, затем, быстро разо­брав их в стеклянном садке, стряхнул всех муравьев.

На мою долю выпало при этом изрядное количество уку­сов, и вскоре руки у меня были в крови, но другого спо­соба не было.

Тогда я дал муравьям пару листьев, причем именно таких, какие счел подходящими. И вот волнение мало-по­малу улеглось. Рабочие муравьи собрали рассыпанные япца и личинок и сгруппировались вокруг них. Эта всту­пительная фаза воссоединения всегда предшествует у об­щественных насекомых всякой подлинно общественной деятельности. В этом мы убедимся на последующих примерах. .Затем муравьи обнаружили лист, подвешен­ный над ними, и их разведчики очень долго бегали по нему. После этого они приступили к переноске яиц и ли­чинок на место будущего гнезда. Через два-три часа и рабочие, и личинки, и яйца были уже сконцентрированы в намеченном пункте. И вот, с виду совершенно незави­симо друг от друга, они захватывают лист за край и при­тягивают его так, что он покрывает кучу личинок и яиц. Ни разу ни один из них не потянул лист в обратную сто­рону или за другой край.

Удалим всех тягачей в этой стадии работы. Как я уже говорил выше, на их место сейчас же встанут другие* И вот что удивительно: они займут почти точно те же места. В этом можно убедиться, отметив места, где нахо­дились первые тягачи.. Чтобы заставить заместителей изменить прежнее расположение, пришлось отрезать нож­ницами полосу вдоль края, за который держались пер­вые тягачи. Возможно, что выделения слюнных желез, оставленные на листе первыми работниками, привлекают их сменщиков и побуждают их впрячься в работу именно на том же месте.

Подкладываю муравьям два положенных рядом листа. Неизменно, яйца и личинки оказываются сложенными между листьями, края которых начинают сближать рабо-, чие муравьи. Тягачи появляются при этом на противо­положных краях листьев в одно и то же время. Это озна­чает, что они должны были одновременно отправиться из заинтересованного «центра», образованного скоплением личинок, яиц и кормилиц.

Тяга прилагается главным образом к краям листьев. Во многих случаях она осуществляется не непосредст­венно, а через обрывок шелка, прикрепленный к середине листа, через кусочек, оторванный от его края, а зачастую

Я через тело другого муравья, уцепившегося челюстями за край листа.

В столь сложном поведении только одно и является твердо определенным — направление тяги. Опа всегда производится так* чтобы прикрыть личинки и яйца. Но способ достижения этой цели через обрывок шелка, кусо­чек листа или тело другого муравья совершенно неопре­делен. То же мы наблюдаем и у ткачей. Можно было бы предположить, что они прикрепляют шелковую нить не­пременно к краю или хотя бы поближе к краю листа. В действительности же точки прикрепления разбросаны как попало. Я даже встречал «муравьиные полотна» шириной с ладонь, они покрывали без видимой пользы всю поверхность листа.

Зам'етим, что в этом проявляется какая-то огромная приспособляемость поведения. Да, оно обязательно долж­но быть гибким, косности здесь нет места. Ведь не най­дется, быть может, двух листьев кофейного дерева, кото­рые были бы совершенно одинаковыми и совершенно одинаково расположенными по отношению один к дру­гому. А встречаются гнезда, состоящие из трех, четырех и даже шести листьев, сложенных без всякой системы. Муравей-ткач может даже, если к тому его вынудит искусство экспериментатора, построить гнездо из длин­ных тонких листьев масличной пальмы ЕЫв, хотя они и очень отличаются от листьев кофейного дерева.

Здесь мы опять встречаемся с той пластичностью и усложненностью поведения, которая, честно говоря, каж­дый раз открывается нашему взору, едва мы пристально приглядимся к насекомым. Даже невозможно опреде­лить, какой фактор или группа факторов неизбежно вы­зывает возникновение тяги. Все, что я могу сказать, — это то, что она прилагается к краям листьев, а не к сред­ней их части, и всегда производится в определенном на­правлении. Я даже прикрепил обрывок шелковинки к средней части листа, и муравьи стали изо всех сил тянуть его, но — любопытный факт! — в разных направлениях, как будто старались оборвать шелковинку.

Мне пришлось преждевременно прекратить исследо­вания ОесорЬу11ае из-за укусов, которыми они добросо­вестно осыпали мои руки, и из-за того, что в ранках начи­налось уже воспаление, вызванное климатом и огромным потоотделением, ослабляющим эпидерму. А между тем многое еще нужно было уточнить, много еще опытов оста­валось проделать! Вот, например, опыт, которого я так и не успел поставить: вытряхнув колонию муравьев из гнезда, дать ей лист, сложенный, скажем, по продольной линии. Причем муравьи могли бы,, разумеется, пере­гнуть его с тем же успехом по поперечнику или скомби­нировать два направления. Затем опять стряхнуть их и дать им другой лист. Тогда выяснилось бы, сохранят ли они память о первом «решении» задачи или будут решать ее заново. И еще много интересных задач можно было бы поставить перед ОесорИуНае.

Транспорт и «взаимопомощь». Не знаю почему некую школу французских механицистов на­чинает лихорадить, едва по отношению к общественным насекомым произносится запретное слово вроде «взаимо­помощь». Во главе этой школы стоит весьма заслуженный ученый Рабо, много лет назад занявший позицию, оборона которой в наши дни уже невозможна. И так как он, сидя в этой крепости и считая ее неприступной, дожил до ста­рости, ему, право, очень трудно теперь покинуть ее,

По мнению Рабо, общественные насекомые не устанав­ливают между собой каких-либо особых отношений. Каждое из них и в колонии действует так же, как в оди­ночку, повинуясь тропизмам, не связанным с присут­ствием их собратьев. Эта теория может показаться аб­сурдной, но нужно честно признать, что в 30 годах, когда Рабо изложил ее, она принесла свою пользу. Тогда нам не давали возможности высказать свое мнение наивные виталисты, утверждавшие, что в мире животных и в об­ществах насекомых все совершается в интересах высшего порядка, в интересах. организма и в интересах колонии.

Таким образом они подрезали крылья научному тол­кованию явлений. Ведь все было к лучшему в этом луч­шем из миров, и оставалось только восхищаться им. И вот против этих сторонников того, что «на'дыне'есть полоски, чтобы семье удобно было делить ее за обедом», Рабо выступает со всей силой своего темперамента. Для него почти не составило труда доказать этим отсталым людям, что они не обладают ключами от секретов мироздания и что существует множество странных фактов, которые либо не поддаются объяснению, либо со всей очевид­ностью не относятся к проявлениям приспособленности. Следовательно, никак нельзя было настаивать на том,

"что здесь речь идет о приспособляемости, которую к то­му же во многих случаях и определить то было невоз-

ЛЮЖНО.

На этом этапе Рабо заслуживает только одобрения и благодарности за ту большую услугу, которую он оказал биологии. Но вдруг сразу же после победы он впадает в ту же ошибку, что и Леб, и при этом считает себя обла­дателем того самого ключа, которого нет и у противников. По его мнению, в мире живой материи (как и в неоргани­ческом мире) всем управляет случайная прихоть химиче­ских соединеннй, в которых переплетаются между собой живые молекулы. Другими словами, миром правит слу­чайность. Жизнь слепа, движется ощупью, всегда нахо­дится на грани смерти из-за того, что неприспособленность преобладает над приспособленностью. В частности, дей­ствие тропизмов, слепых и автоматических, не имеет ни­какого отношения к благу особи.

Мы уже не раз слыхали такие решительные заявления. Но теперь все или почти все стали более рассудительны. Ведь никто еще не держит в руках заветного ключа. Да если бы даже мы его и имели, мы, право же, не знали бы, что с ним делать при современном уровне наших позна­ний. Слишком еще примитивны эти познания, чтобы можно было с такой уверенностью сказать, что являет собой мир и чего он собою не являет.

Как же далеко мы ушли в сторону от вопроса о вза­имопомощи муравьев, скажете вы. Не так уж далеко, ибо, если бы наличие этой взаимопомощи было доказано, то тем самым была бы поколеблена прочность теории об отсутствии общественной организации у насекомых. И сделались бы ясными отношения, существующие между особями, входящими в такую организацию.

Я ведь уже говорил, что в самом ничтожном вопросе, если рассматривать его под соответствующим углом, отражается вся вселенная.

Мне казалось, что если ученые спорят относительно наличия взаимопомощи у животных, то это объясняется отсутствием правильного истолкования этого термина. Такое истолкование может быть только объективным, учитывая, что все ожесточение спора порождено тем, что ортодоксальные механицисты воображают, будто противо­положная им школа предполагает наличие сознания, будто бы муравей, увидав собрата, изнемогающего при

Переноске тяжелого груза, решает, после некоторого размышления, оказать ему помощь. Едва ли нужно гово­рить, что ни о чем подобном п речи быть не могло! Мы нё располагаем пока никакой возможностью узнать, что думает муравей и думает ли он вообще. И если бы, слу­чайно, он действительно что-то «решал», то мотивы его' решений были бы крайне далеки от наших.

Мне показалось, что можно рассуждать следующим образом: если два муравья вместе несут одну ношу, полу­чается ощутимая экономия в затрате времени на преодо­ление известного расстояния по отношению к тому вре­мени, которое потребовалось бы, если бы муравей был один. В данном случае мы скажем, что имеет место «взаимопомощь», не предугадывая внутреннего механизма этого явления.

Я выбрал для опыта_одну из аллей в старом саду, где провел свое детство. Мы с братом называли ее «муравьи­ной аллеей», потому что в течение тридцати лет в совер­шенно определенном месте через нее переправлялись муравьи. Это были известные Formica rufa, собирающие для постройки своих гнезд несчетные количества сосно­вых иголок. Наши муравьи почти доверху набили этим материалом заброшенный погреб в низинке, и когда мой родители захотели опять использовать его, садовнику при­шлось проработать целое утро, вывозя на тачке плоды муравьиных трудов.

Я тщательно расчистил в зоне движения муравьев полоску длиной 30 сантиметров и поставил на ней вешки. После некоторого колебания муравьи начали ее пересе­кать без всякого затруднения. Был август, и множество ос гудело в саду. Все осы были одного размера и почти одного веса и потому представляли идеальный груз для муравьев. Итак, я расположился посредине муравьиной аллеи, держа в руках блюдце с запасом ос.

Все было не так просто, и после трех недель ежеднев­ных наблюдений, длившихся по 4—5 часов, я еще ничего не узнал.

Когда муравей наталкивается на мертвую осу, он сначала делает прыжок назад, затем со всяческими пре­досторожностями приближается к ней, совершенно так же, как кот подкрадывается к мыши. Он ощупывает добычу антеннами, затем влезает на нее и обходит по всем направлениям.

Это фаза открытия, предшествующая фазе тяги. Добычу хватают за антенну или за ножку. Если рельеф местности благоприятен, тяга происходит очень быстро. Но если встретится препятствие, муравей начинает бес­порядочно дергать добычу то вправо, то влево, часто ме - ияя точку приложения силы тяги. После бесконечных и как бы совершаемых вслепую попыток он, большей частью, преодолевает затруднение.

Предложил! теперь другому муравью добычу, в ко­торую уже впрягся его собрат. Для этого достаточно при­поднять пинцетом и ношу, и носильщика и поставить их прямо на пути рабочего муравья, возвращающегося в гнездо. Здесь помогает то, что муравьи этого вида ис­ступленно впиваются в свою добычу и ни за что не разож­мут челюстей, раз уж они их сомкнули.

Итак, два муравья тянут одну осу, а я, держа в руках секундомер, наблюдаю за ними и волнуюсь: получится - или не получится экономия во времени при прохождении моей 30-сантиметровой дорожки? Да! И это экономия, достигающая 50 процентов! Право же, такие минуты воз­награждают вас за все скучные часы, потраченные на наблюдение за существами, вечно делающими что-нибудь прямо противоположное тому, чего вы от них ожидаете.

Продолжая опыт, я сумел впрячь в одну осу трех и даже четырех муравьев. Но, когда присоединяется третий, экономия снижается, четвертый же совсем сводит ее к нулю. Здесь-то и наблюдается поведение, описанное некоторыми авторами, говорившими о том, что муравьи тянут груз каждый в свою сторону, самым анархическим образом. Я попробовал также заставить их перетаски­вать очень тяжелые ноши, например по 3—4 связанных вмес1е осы. Результаты не были особенно интересными. Запрячь ли двух или четырех муравьев, экономии вре­мени все равно уже не получится и по всей видимости царит самая полная анархия: муравьи могут тянуть груз даже в противоположную от гнезда сторону! (Правда, это длится недолго, и в конце концов - добыча всегда доставляется к. гнезду.)

Тут я спохватываюсь: ведь я оказался, как говорят инженеры, за пределами проекта. Наблюдение, длив­шееся несколько часов, показало, что два муравья пере­носят грузы только известной величины, не выше веса осы. Редко также приходилось видеть, чтобы добычу

Таких размеров тащило больше двух муравьев, и никогда не приходилось видеть за такой работой четырех. Следо­вательно, я не придерживался физиологических границ, когда предлагал слишком тяжелые ноши или составлял слишком многочисленные упряжки. Из-за этого резуль­таты опыта и не поддаются анализу.

Значит, вероятно, 'действительно существует какая-то «взаимопомощь», то есть, повторяем, ускорение общест­венной работы,* когда два рабочих муравья вместо одного впрягаются в один груз. Разумеется, не следует спешить с обобщениями. Наблюдение велось только над одним видом муравьев. Грассе описал у ОесорИуПае такие явле­ния, как дергание ноши в разные стороны, многократная перемена направления тяги и т. п., которые как будто бы указывают на отсутствие взаимопомощи.

Возможно, что взаимопомощь проявляется лишь в оп­ределенных условиях. Возможно также, что у этих му­равьев, так хорошо согласующих свои усилия при пост­ройке гнезда, только в этом случае п имеет место общест­венная взаимопомощь.

Разделение труда. С очень давних пор известно, что не все пчелы несут одни и те же обязан­ности. Например, молодые рабочие пчелы остаются в улье, и только старые вылетают за взятком. Немецкий ученый Реш подошел к этой проблеме вплотную! Изучив сравнительную анатомию желез рабочих пчел, он прежде всего увидел большие различия в их величине и степени развития.

Молодые рабочие пчелы выкармливают личинок и вы­деляют воск. Соответственно, их головные и грудные железы, выделяющие корм для личинок —«молочко», очень объемисты и активны. С другой стороны, восковые железы начинают в изобилии вырабатывать воск одно­временно с притоком нектара в улей. Недели через две все эти железы атрофируются, и пчела готовится к вы­лету. До конца своего существования она будет посещать цветки. Тогда Реш среди дня переставляет улей так, чтобы сборщицы не могли найти летка. Для этого доста­точно передвинуть улей на несколько метров. А на преж­нее место он/ ставит улеек, снабженный сотом с распло­дом, без единой взрослой пчелы. Таким образом у него получается два улья — один с одними только старыми пчелами и личинками и другой, в котором есть только

Молодые раоочие пчелы — кормилицы и строительницьт, но нет сборщиц.

Реш сделал таким образом открытие, установив о б - ратимость процесса развития желез, Если бы направление этого процесса было незыблемо, пчелы обоих ульев оказались бы обреченными на гибель. Но, после безумного смятения первых мгновений, коло­нии реорганизуются.

Железы молодых пчел атрофируются раньше поло­женного срока, и они вылетают на 8—10 дней раныне нормы, чтобы приносить нектар и пыльцу и спасти таким образом семью.

Что же касается старых пчел во втором улье, то в их организме происходит еще более удивительный процесс: атрофированные уже молочные железы снова развиваются, и потомство получает почти нормальный рацион личиноч­ного «молочка».

Упоенный своим открытием, Реш составил себе вполне твердое мнение о распределении обязанностей у пчел. Они сначала бывают уборщицами, затем корми­лицами, строительницами, выделяющими воск, летными сборщицами. Каждая из этих категорий соответствует определенному возрасту; отклонения возможны лишь в тех случаях, когда улей внезапно лишается какого-ни­будь разряда работниц.

Но вскоре немецкий ученый Линдауэр и японский ученый Сакагами[11], работавшие в одно время, но совер­шенно независимо друг от друга, нарисовали нам иную картину общества пчел. В работах Реша был показан своеобразный переход границы при смене обязанностей, а между тем рабочие пчелы переходят из одной категории в другую гораздо легче, чем предполагал ученый. При­чем молодая рабочая пчела может прекраснейшим обра­зом стать сборщицей, не поработав предварительно строи - тел ьницей. Может также случиться, что, попав в другой участок улья, отличающийся от того, в котором пчела обычно жила, она начнет заниматься деятельностью, совершенно несходной с той, которой она занималась на старом месте.

Например, хотя всего за час до этого она была кормилицей, она может сразу сделаться строительницей,

Если там, где она находится, есть слишком много кор­милиц. Впрочем, если понадобится, она с такой же легко­стью снова станет кормилицей.

Не следует забывать и о тех, весьма многочисленных пчелах, занятых, по выражению фон-Фриша, ничегоне­деланием и проводящих часы в полной неподвижности,, забравшись в пустые соты.

Подводя итог, можно сказать, что, по Линдауэру и Сакагами, скорее потребности семьи, нежели возраст, определяют разделение ее населения на разные катего­рии работниц.

Честно говоря, «потребности семьи» — понятие весьма туманное. В чем они выражаются? Посредством каких связей может, например, избыток нектара вынудить кор­милиц стать строительницами? Почему, когда матка от­кладывает яички в изобилии, кормилицы встречаются среди пчел всех возрастов, кроме самых престарелых? Мы пока только слегка приподняли завесу над этими процессами, и нам предстоит еще глубже изучить их ко всех подробностях.

Обществейные тропи з мы. Способностг* пчел реагировать группой это, быть может, самое удиви­тельное из всего, что привлекает наблюдателя к пчели­ному племени. Сколько раз, чувствуя себя буквально ошеломленным, смотрел я, как рой возвращается в пустой улей! Перед этим я стряхивал рой на землю с прилетной доски. Килограмма полтора-два пчел рассыпались киша­щей массой, из которой слышалось интенсивное шур - шанье. И вдруг, через несколько минут, характер этого звука меняется: несколько пчел проникло в улей, а дру­гие застыли в неподвижности на посту у щели летка. Они яростно машут крыльями, брюшко у них приподнято и благодаря этому видна желтоватая железа Насонова, выступающая валиком на одном из последних члени­ков. Они бьют сбор, как говорят пчеловоды. Эти «тру­бачи» образуют иногда двойную цепь, задний ряд которой повернут к улью и окружает рой. Почти тотчас же поток пчел вливается в улей. Достаточно нескольких минут, чтобы все собрались в новом убежище, из которого все еще несется торжественный призыв на сбор, не прекра­щающийся до тех пор, пока полностью не будет разме­щена вся колония. Иногда он длится целые полчаса.

Это зрелище, которое не может наскучить.

В ящиках дляу роев, которыми пчеловоды пользуются при торговле пчелами (очень развитой!), пчелы всегда образуют большую гроздь, подвешенную к потолку. Зендлер исследовал собранные таким образом рои и кол­лективные тропизмы.

Рой всегда повисает на самой высокой стенке и пред­почтительно на той, которая сделана из шероховатого, покрытого'воском дерева. Стекло рои не приемлет. Он может прикрепиться и к наклонной поверхности, но пред­почитает горизонтальные плоскости. Разницы в наклоне, равной 10 градусам, уже достаточно, чтобы вызвать изме­нения в поведении роя.

Рой может быть привлечен маткой, заключенной в клеточку, положенную на дно. Таким образом можно вызвать столкновение между привлекательной силой матки и отрицательным геотропизмом. В результате рой находит среднее решение и, не меняя места своего при­крепления, выбрасывает отросток, своеобразную ложно­ножку, протянутую к клетке с маткой. Если на дне стоит несколько клеток с матками, появляется ряд сталактитов, опускающихся к этим клеткам. Однако в некоторых слу­чаях рой предпочтет удовлетворить одновреманно и свой отрицательный геотропизм, и свое влечение к матке, осо­бенно если форма садка позволяет ему это. Оторвавшись от верхней стенки, он повиснет на середине боковой, таким образом сильно приблизившись к матке.

Но что же заставляет пчел собираться в грозди? Решая эту проблему, мой ученик Леконт проделал ряд интерес­ных опытов. Он впускает несколько сот пчел в ящик, объ­емом примерно равный улью, и ставит на дно ящика две клеточки из металлической сетки с двойными стенками, причем в одной из них находятся пчелы, а другая пуста. Все фазы образования гроздей регистрировались фото­аппаратом через каждые пять минут.

Сначала среди свободных пчел царит величайшее смятение, затем образуются небольшие группы, сливаю­щиеся в одну. И только в этот момент возникает «группо­вой тропизм», мало-помалу пчелы, прижавшиеся друг к другу, начинают приближаться к клеточке из метал­лической сетки, в которой сидят пленницы. Они садятся на нее сверху, цепляются одна за другую, образуя гроздь вокруг клетки. Двойные стенки исключают какой бы то ни было обмен кормом между рабочими пчелами, находя­щимися внутри клетки, и теми, которые собрались на ее поверхности. Следовательно, привлечение не сводится к хемотропизму осязания, а обусловлено, по-видимому, и обонянием. Во всяком случае, если убить нескольких пчел и сразу же положить их в клеточку, окажется, что они уже не обладают привлекающей силой. Случайно Леконт подметил также, что гроздь не образуется, если клеточка не касается дна ящика, причем безразлично, подвешена ли она на нитке или поставлена на ватную прокладку.

Следовательно, выступает на сцену еще один фактор— колебательный. Достаточно поставить клеточку на ла­донь, чтобы ощутить сильные колебания. И одних этих колебаний также недостаточно для того, чтобы привлечь пчел. В этом можно убедиться, посадив «трубачей» в плотно закрытую металлическую коробочку. Она весьма ощутимо вибрирует, а все-таки при соприкосновении с ней пчел гроздь не образуется.

Наконец, Леконт пришел к синтезу', положив на эту же коробочку только что убитых пчел, которые в преды­дущем опыте сами по себе не оказали никакого действия, Тогда группировка происходит в зоне, где оказываются объединенными два фактора — колебательный и обоня­тельный. Колебания производятся мускулами крыльев, они равны примерно 30 Нг, но Леконт не смог воспроиз­вести их искусственно. Несомненно для того, чтобы они оказались действенными, нужно много дополнительных звуков, которых мы не можем создать.