За горизонтом осознанного мира

От автора Как появилась эта книга

Прошлое. Настоящее. Будущее... Поток времени один. Будущее перемещается в прошлое и рождается в нем. Вновь и вновь.

Прежде чем сделать шаг вперед, я оборачиваюсь назад. Я просто переставляю иглу на пластинке, именуемой жизнью. Большая московская квартира. Когда все уходят из дому, нескладный мальчик проскальзывает в кабинет отца. Кабинет - это стол и до потолка - полки с книгами. Технические справочники, энциклопедии, словари. Многие - на недоступном французском: отец из «старых спецов»; четыре диплома «с радиоуклоном» - Сорбонна, Гренобль.,.

Когда мальчик был маленьким, отец работал на «большой» работе - был главным инженером крупного московского института, участвовал в развитии отечественного радиовещания. Когда мальчик стал большим, отец перешел на «маленькую» работу рядовым инженером в ВИЭМ - институт экспериментальной медицины.

- Слава Богу,- говорила мать.- Мог стать французским шпионом. Или немецким. Лучше маленькая должность, чем маленькая камера.

Книги заполняют жизнь мальчика, как и жизнь отца. Больше всего мальчику нравится энциклопедия - тяжелые тома, золоченые буквы на корешках - Брокгауз.

Когда отец дома, мальчик приходит сюда, достает с полки очередной том (читаются подряд, с буквы «А»), садится с ногами в большое уютное кресло и погружается в мир, совсем не похожий на тот, что за окном. Так они работают: отец за своим столом, он в кресле.

Но сейчас отца нет. Мальчик подходит к столу и выдвигает ящик. Это единственное, что категорически запрещено делать. Но - это он уже усвоил - за запретом стоит Тайна. И Тайна притягивает его, как магнитом. (Мальчик еще не знает, что так будет всю жизнь.)

В ящике, под бумагами, на самом дне,- черные пленки. Но если посмотреть на свет, на них - какие-то белые зигзаги. Как молнии, прорезающие темноту. Под ними - чернилами: «испуг при воспоминании о пожаре». Хлопает входная дверь. Мальчик поспешно задвигает ящик и бесшумно выскальзывает из кабинета.

Вечером они сидят на своих местах: отец - за столом, мальчик с томом энциклопедии - в кресле. Отец работает. Мальчик... только кажется, что читает. Он преодолел запрет и приобщился к Тайне. Но что с того, если она так и осталась нераскрытой? «Испуг при воспоминании о пожаре». Что это значит? И как это связано с белыми молниями на черной пленке? Спросить? Но теперь Запрет уже в нем. Что значит Запрет, если так неудержимо тянет понять?

И он преодолевает его - будь, что будет. И спрашивает.

Отец поднимает голову. И вдруг улыбается (может быть, он забыл о запрете?). И рассказывает.

Оказывается там, в ВИЭМе, они впервые в СССР собрали энцефалограф и вот - записали переживания человека при упоминании о пожаре в его квартире.

Все больше и больше увлекаясь, отец говорил о токах, о полях... Мелькали непонятные слова. А мальчик думал о том, что то, что прошло, никуда не исчезает, что оно каким-то чудом сохраняется и живет. Но только в другом виде: пожар превращается в молнии на черной пленке. И это превращение и есть главная, Большая тайна.

И еще: все связано со всем. Мальчик вспоминает одну из первых своих книг - «Необычайные приключения Карика и Вали». Как они там выпили какие-то капли и стали такими маленькими, что муравьи казались им огромными животными, а трава - непроходимыми джунглями.

Приближался день его рождения.

- Что бы ты хотел в подарок? - спрашивает мама.

- Капли,- отвечает мальчик - Как у Карика и Вали.

Но он, конечно, знает, что этого не бывает и Быть Не Может. Это просто фантазия.

- Откуда вы знаете, что не может?!

Теперь я смотрю на этого мальчика со стороны. И понимаю его. За словом «не может» для него стоит противное слово «запрет». Который просто надо преодолеть.

И это тоже останется на всю жизнь: «Откуда вы знаете, что не может? Это просто запрет. Который надо преодолеть...»

Я постигаю сущее, пытаясь примирить мудрость и мощь «иных учений» с наукой. И еще больше убеждаюсь, что примирять некого: все истинно научное подтверждает то, что учителя давно знали, только постижение их шло иными путями, что различны не сущности, но формы, что за разными формами стоит единая Сущность, но увидеть ее можно, только содрав с нее корочку формы, и что сама Вселенная наша - не что иное, как внеформная сущность, надевшая на себя тяжелые и обременительные (для нас? для нее?) доспехи формы.

Строение этой сущности, этого Универсума, я и пытаюсь понять, мучительно вертя в руках этот «кубик Рубика», который вот-вот сложится - не хватает только нескольких звеньев.

Бог в помощь. Нет, для меня это не расхожее выражение, для меня оно уже давно наполнилось сущностным смыслом.

Чем дальше продвигалась моя работа, тем чаще со мной стало происходить нечто странное: как только я упирался в какую-то проблему, «случай» посылал мне человека или книгу, оказывавшихся именно тем звеном, которого мне не хватало.

Тогда я еще не знал, что это и есть знак Правильного Пути так же, как всякие «случайные» несчастья, которые происходят с нами,- знак того, что мы свернули с этого пути. Вскоре мне придется убедиться и в том, и в другом.

...Мне приснился сон. Я находился на первом этаже помещения. Рядом со мной сидели два существа, похожие на сатиров. У них были длинные овечьи морды. На бедрах и под коленками свисала шерсть. Эти существа были безобидными и почему-то прибились ко мне.

В это время по лестнице с верхнего этажа спустился Л. Ц., секретарь нашей секции проблем биоинформации при Доме ученых. Он шел, сгорбившись, неся на спине большую охапку хвороста.

Вдруг из этой охапки выпрыгнул человек небольшого роста с высоким лбом и усиками. В руке у него были вилы, оканчивавшиеся трезубцем. Как это часто бывает во сне, я откуда-то знал, что это представитель иного мира, причем исполнитель высокого ранга.

- Так вот вы где,- сказал он, коротко взглянув на странных существ, сидевших рядом со мной. Потом подошел и аккуратно, несколькими точными движениями, без видимых усилий проткнул трезубцем сначала широкие икры одного, потом - другого.

Затем он повернулся ко мне и, как-то старомодно взяв меня под руку, обратился со странным предложением:

- Понимаете,- доверительно сказал он,- я должен прикоснуться к вам кончиком трезубца.

- Не вижу смысла,- возразил я.

- Вы не видите,- сказал он, делая ударение на «вы» и как-то, интонацией что ли, объединяя меня этим «вы» со всем человечеством - Но поверьте мне: я должен это сделать, я просто не могу этого не сделать.

И он, как бы ненароком, коснулся кончиком трезубца моей руки. И я проснулся. Это был 1968 год.

П/О инициативе М. ко мне приехал Ю. А.Фомин, занимавший видное положение в уфологическом направлении. Иногда его приглашали «наверх», где он рассказывал о состоянии дел в мире и в СССР по «тарелочной ситуации». Пару лет, встречаясь с Фоминым в Москве и в Киеве, я участвовал в уфологических коллизиях. Постепенно за этим всем стала вырисовываться фигура И. Л.Герловина. Фомин рассказывал, что «общество содействия Герлови-ну» возглавил академик Микулин. Я понимал, что Герловин фигура неординарная.

Наконец, он объявился в моей квартире в Киеве. Прежде чем начинать разговор о Гер-ловине, я коснусь одной высокой инстанции, повлиявшей на «верхнюю ситуацию» вокруг его имени.

Я слышал, что Понтекорво поставил в Дубне доклад Герловина. Но на всемирно известного академика обрушился гнев академика Арцимовича. Арцимович в ту пору был влиятельнейшей фигурой в СССР, так как фактически ведал военным и гражданским атомным потенциалом страны. Истинные корни здесь оказались более глубокими, чем это осознавал кто-либо из участников. Позже я пришел к выводу, что и высшая научная элита не до конца ведает причины, которые ее побуждают к тем или иным поступкам.

Арцимович в салатового цвета кабинете своего особняка на Пехотной решал многое. Брежнева в этом кругу не жаловали. О нем можно было услышать: «наш родной болван». И, насколько я помню, Арцимович считал необходимым нанести прицельный удар по размещению всех стратегических объектов атомной программы Китая, чтобы отбросить на годы реальную угрозу планете. Это относилось к периоду военного конфликта с Китаем, что в качестве предлога и хотел использовать Арцимович. Брежнев с этим не согласился.

Позже я услышал от Герловина о той «космической программе», которая предполагала фатальный вариант для землян, если бы развязалась настоящая война с Китаем. Но, как я потом понял, этот удар не мог быть нанесен. Со временем я пришел к заключению, что совершенно фантастические совпадения, открывавшие мне доступ буквально «куда угодно», очень мало были похожи на случайность.

Появление Герловина было началом другой полосы в моей жизни. Для меня это был первый урок, который нужно было правильно понять и усвоить. Но я не был готов к такому повороту событий. С Герловиным связано то, что занимает законное место в этой книге.

В первый момент, увидев этого человека, я отметил, что у него слишком большая голова на маленьком теле. Невозмутимый взгляд из-под квадратного лба, небольшие усики, и исходящая от него какая-то сковывающая сила, которая ассоциировалась с чем-то «чуждым».

Общение с ним было прямое, минуя все человеческие условности. Он вынул из портфеля толстую папку, в которой, как я потом убедился, содержалось более четырех тысяч уравнений. Герловин пояснил, что Эйнштейн дал не все, чем располагал. И он, Герловин, имеет право передать людям только «вот это», сказал он, отделив примерно четверть из толстой стопы листов, находившихся в папке. Это была та часть, которая стала исходной (после огромного изменения формы ее представления) для его будущей книги «Основы единой теории всех взаимодействий в веществе» (1990).

В работе описывалось множество математически связанных физических подпространств и объемлющих их пространств, составляющих единый целостный организм Вселенной. Его расчеты, охватившие всю эту совокупность, совпали в нашем подпространстве со всеми величинами и параметрами, известными тогда в теории поля и физике элементарных частиц, в пределах точности их определения, превосходя ее по количеству знаков (последующие открытия новых частиц также абсолютно совпали с предсказанными характеристиками). Для элементарных частиц это было подобно менделеевской таблице в химии. Со временем я убедился, что Герловин скорее был проводником потока знания, чем автором законченной работы. Он очень квалифицированно в течение многих лет «переводил» свой материал с математики «дикомплексных чисел» и тому подобной ему одному известной экзотики в традиционный аналитический аппарат современной теоретической физики, развивая при необходимости мало известные направления. Это был медленный процесс, в течение которого теория непрерывно совершенствовалась.

А тогда меня поражала какая-то бездонная, хотя и несколько общая, осведомленность Герловина буквально обо всем, которая распространялась по всем направлениям за пределы современного знания.

Однажды он довольно откровенно заявил: «беда вашей науки» заключается в том, что она постулирует понятие математической точки. Все дело в том, помнит ли точка, кем она была. Истинный смысл этого высказывания я осознал позже, когда понял, что значит получить точку в результате предельного перехода к ней, скажем, шара с радиусом, стремящимся к нулю. И только теперь, спустя тридцать лет (уже после того, как Герловин покинул наш мир), стало ясно, что математическое пространство, состоящее из таких точек, является структурной Матрицей нашего Универсума. По этому принципу строятся все действительные пространства, включая наше физическое, изучаемое наукой. Частным проявлением этого же принципа оказались каббалистическое Древо Жизни и, по сути, вся структурная основа магии и мистицизма в пределах области, ограниченной человеческим осознанием. Герловин к земным эзотерическим представлениям не имел никакого отношения. Он прожил в моей квартире несколько дней, посвятив меня в те горизонты бытия Вселенной, которые открывались за очередной цепочкой расчетов. Их предстояло сделать. Для этого было необходимо написать программу (минимум две недели работы) и выполнить расчеты на ЭЦВМ БЭСМ-6, которую запустили в Институте кибернетики. Тогда это представлялось примерно столь же реальным, как найти тигра и заставить его сплясать «польку». К Институту кибернетики у меня подходов не было. Каждая секунда эксплуатации этой машины была тогда «на вес золота». Написать такую программу мог только программист, ориентирующийся в физике и математике. Время на этой единственной машине было расписано далеко вперед и т. д., и т. п. И на это требовалось от двух до четырех недель работы человека, который бы понимал, что он делает и был лично в этом заинтересован.

Когда я провожал Илью Львовича на вокзал, я ему высказал все это. Хорошо, - сказал он. - Я не имею права этого говорить, но все-таки скажу. Если вы будете неустанно искать возможность решить этот вопрос и искренне желать этого, то через три дня все устроится. Двое суток, манкируя работой, я пытался что-то сделать. В лучшем случае я встречал сочувствующую улыбку. На третий день я прекратил эту затею.

Днем у меня в институте раздался телефонный звонок. Жена сообщала, что к нам приехали Валентины, муж и жена, и мне не стоит задерживаться на работе. Валентины уехали из Киева на Кавказ работать по прямой специальности мужа - астронома в CAO (обсерватория, в которой установлен шестиметровый телескоп). За год или два до этого мы с Валентином часами разбирали мои записки, посвященные проблемам бытия и строению Универсума (их было более сотни). Мы были друзьями. Вечером я рассказал им о Герлови-не. Неожиданно Валентина заявила, что, кажется, может решить этот вопрос. Так совпало, что перед Кавказом она, программист, работала в Институте кибернетики на БЭСМ-6. Она собиралась сейчас в отпуск ехать к родителям в Запорожье, но может остаться в Киеве, написать программу (она посмотрела на листки Герловина) и ночью на профилактике (там все свои) «прогонять» решения.

Прошло не более недели. Валентина привезла папку с первыми результатами расчетов. Нужно было проконсультироваться с Герловиным, жившим в Питере, на ул. Галстяна. Телефон соединился сразу. Валентина сообщила о результатах. Они поговорили. Герловин позвал меня к телефону и тут же продиктовал киевский адрес и инициалы человека, к которому я немедленно должен выехать троллейбусом и передать ему папку с решением (копия остается у Валентины). Я успею передать папку перед выездом этого человека к поезду. Время совпадает. Билет у него есть...

Я нахожу указанный адрес и оказываюсь в центре двора-колодца, образованного монотонно желтой стеной старого дома почти без окон. Напротив внизу сиротливо приютилась единственная дверь без ступенек. На ней нужный номер. Я безотчетно вспомнил Гоголя. Чувство было похожим. Звоню. Открывается дверь и передо мной... какая-то «древняя» женщина. Других слов я не нахожу. Пронизывающий взгляд. Глубоко посаженные сверлящие глазки, массивный крючковатый нос на морщинистом лице.

Я спрашиваю, живет ли здесь такой-то.

Долгое изучающее молчание.

- Ну живет. А нашто он понадобился?

- Он едет в Ленинград,- говорю я не очень уверенно,— мне нужно ему передать папку!

- А откуда это известно? >

Я замялся. Ну, поручено передать. Таквсе-таки, он едет в Ленинград?

- Не едет он в Ленинград.

- Ну, извините. Мне сказали, что у него билет уже взят.

- Верно, билет взят. Но его пятнадцать минут назад сбила машина. Я буквально похолодел.

- Да нет, жив он. Легко отделался. Может, переломы.

Я рванул назад. Схватил уже такси. Звоню Герловину. Сообщаю, его сбила машина. Никакой реакции. Тихо говорит: пишите. Записываю: аэропорт Жуляны. Подойти туда-то. Передать папку стюардессе такой-то. Сейчас сесть на девятый троллейбус. Время перед отлетом совпадает.

Папка была передана.

Далее начался двухлетний период, в который я мечтал, чтобы законы этого мира встали на свое нормальное место. Теперь многое воспринимается с юмором. Но тогда происходящее казалось очень важным, а, бывало, и опасным. Сегодня, с высоты опыта иного масштаба я могу сказать: то, что принес Герловин,- это просто другая физика. Он в действительности не «просто физик» (хотя Курчатов незадолго до смерти выбрал его себе в аспиранты). Теперь я могу сказать, что это «проводник» определенных сил, имеющих свои интересы. Я знаю, что их не так уж мало на Земле. Сегодня приходящая таким образом информация еще не становится реализованной. Это определенный ход в стратегической игре, где каждая сила запасается своими инструментами на «час икс», если он наступит. И расклад сил откроет право и возможность дозированной реализации тех или иных заготовок.

Здесь каждый из тех, кто хоть частично посвящен в это, встречаясь с подобными «проводниками», действует «от своего потока», не нарушая закона, так как иначе это оплачивается жизнью. Знание оборачивается добром или злом в зависимости от природы сил, которые оно представляет. Установка ума на добро не определяет окончательный результат действия, если оно исходит из логических предпосылок. Сохранение жизни выступает арбитром, подтверждающим право оценивать границы между позитивной и разрушительной зонами знания и право соответственно действовать, если хотя бы одна из линий планетарной реализации периодически протекает через эти действия.

Впоследствии мне не раз приходилось отделять одно от другого и поступать с этими частями противоположным образом. Однако бывало, события обгоняли их верную оценку. Но потом всегда приходило осознавание ситуации. И обнаруживались силы для исправления ошибок (и глупостей) «мертвой зоны». Процесс исправления мог восприниматься как предательство и т. п., но такова плата за неумелость. Но тогда это был первый шаг в той цепочке, где при очередной встрече с носителем «чужой программы» приходилось «распознать адепта» и при возникшем взаимодействии с ним взять составляющую «чистого знания» (по внутреннему резонансу с ней). И отбросить или «пригасить» разворот земной программы тех сил, которые действуют через своего наместника, воплощенного на Земле.

Я тогда не мог знать, что состоялась первая такая встреча. И я не догадывался, что каждое истинное человеческое существо (т. е. пришедшее на Землю по человеческому Жизнепо-току) располагает силами остановить любую «нечеловеческую» космическую программу. Главное - получить доступ к своим потенциальным возможностям и правильно ими распорядиться. Самое замечательное, что если ты искренне хочешь поступить именно так, то в каждом отрабатываемом сценарии возникает тот «звездный час», когда ты чувствуешь, что твои силы безграничны и что ты действуешь именем доверившегося тебе реализационного потока.

Вначале я всячески помогал Герловину. Он утверждал, что главное звено в его программе принадлежит Киеву (я, как и в истории с Валентинами, должен был дать этому звену жизнь). Сначала в Институте теорфизики АН УССР (ИТФ) нужно издать его препринт. Он станет «пропуском» на следующую международную Рочестерскую конференцию по физике. Местом ее проведения будет Киев. На ней должно начаться его международное признание, которое приведет его на нобелевскую трибуну. Герловин пояснил: к тщеславию это не имеет отношения. Кульминацией его миссии должна стать нобелевская речь, которую нельзя будет прервать и скрыть. Он фактически раскроет свое «космическое представительство», и то, о чем он будет говорить, приведет человечество в шок и изменит судьбу землян, которым подписан «приговор уничтожения», но он может быть не приведен в исполнение.

Я начал участвовать в этой программе. Мои друзья (в основном астрофизики) стали «мостом» между Герловиным и ИТФ. Главным лицом стал В. Шелест, фактически руководивший ИТФ (его отец, Петр Ефимович, тогда был первым секретарем ЦК Компартии Украины).

После двух заслушиваний в ИТФ и жарких споров препринт, благодаря независимому положению В. Шелеста, был издан. Городом проведения Рочестерской конференции в августе 1970 г. был назначен Киев. «Телега» со скрипом двигалась в предначертанном направлении. Вскоре в Киеве «случайно» оказался Ю. А.Фомин. Он привез журнал «На суше и на море» со статьей Казанцева «Завещание Нильса Бора». Статья была посвящена Герловину. В ней описывалась предложенная им возможность «высвобождения энергии физического вакуума».

Дело было серьезным. Фомин был не на шутку озабочен. Речь шла о разрушении структур, несущих глубинную мировую информацию. Решение нужно было принимать быстро. И не ошибиться.

Я поехал в Москву к Фомину. Мой вояж превратился в калейдоскоп событий и встреч, которыми я выверял свое крепнущее решение.

У Фомина меня ждал сюрприз. Женщины, образующие «контактную группу», по известному мне «паролю» получили недвусмысленное послание о Герловине. Нужно было оценить природу этой информации. Помимо всего прочего в ней сообщалось, что Герловин, собиравшийся ко мне в Киев, не доедет, так как «поезд - последний его путь». У меня не хватало опыта.

Обстоятельства сами предоставили мне возможность услышать мнение тех людей, реакцию которых я хотел принять во внимание. Начался «вихрь» нужных встреч.

Это продолжалось примерно трое суток. Я почти не слезал с мотоцикла, на котором Володя Ч. на большой скорости возил меня с одной встречи на другую. Вспоминается разговор с Иваном Антоновичем Ефремовым. Известный писатель-фантаст, которому я в качестве «визитки» подсунул одну свою записку, прочтя ее, сказал: «Это здорово. И вы сами это знаете. Но ее нельзя опубликовать». Публиковать ее я и не думал. Я ответил: «А моей жене не нравится». «Коллега, - оживился Иван Антонович, - моей жене не нравится все, что я написал». Почему он назвал меня «коллегой», я не понял. Может быть потому, что я тогда защитился по геологии и сказал ему об этом, а он был археологом...

Дальше разговор стал серьезным и предельно откровенным. Я его посвятил во всю ситуацию, связанную с Герловиным. Иван Антонович был буквально растерян. Он крутился вокруг своего коричневого овального стола и заикаясь, с одышкой, говорил о том, что он «знал, что это будет, но не знал, что так скоро». Я ему сказал, что настоящая герловинская информация ведет не к ускорителям, а к «замедлителям», высвобождающим энергию связи структур физического вакуума. В первом ряду вакуума энергия связи на порядки превосходит энергию аннигиляции частиц, на которых возник этот вакуум.

Бездонные возможности, но вместо расцвета жизни мы можем получить квазар.

Я сознательно поставил Ефремова в ситуацию, заставляющую его высказать свое мнение. С одной стороны, безграничные возможности, а пороху и так уже столько накоплено... Но с другой стороны...

Расставаясь, он назвал мне два года, в которые что-то может произойти. Один из них оказался годом его смерти. Другой год - 1998. Так ему виделось в то время.

Ситуация с Ефремовым не была исключением. Но те немногие, на кого я мог положиться, однозначно считали, что эту ситуацию нужно гасить.

Последнюю ночь в Москве я провел у О. Н.Г. Он сказал мне: «Вы даже не представляете той роли, которую вы сыграли этой московской поездкой. А решение вы уже приняли». Я его действительно принял.

О. Н.Г. был для меня наиболее авторитетным человеком в Москве. Абсолютно незаметный человек, который и не хотел быть заметным. Я помню, как толпа у двери пыталась без приглашения проникнуть в политехнический музей, где Эдуард Наумов проводил заседание московской секции «Биоинформации». О. Н.Г. предложил заглянуть туда. Приглашений у нас не было. Это неважно, сказал он. Мы прошли, и дежурная даже не повернула головы. Как будто никто не подходил к двери. В другой мой приезд мы договорились с ним встретиться в точно назначенное время на станции метро «Белорусская радиальная», где я должен был передать ему некий материал. Подъезжая к «Белорусской кольцевой», я прикинул время, чтобы успеть перейти на радиальную станцию к месту встречи. Когда открылась дверь моего вагона, точно против центра дверного проема стоял О. Н.Г. Он с какой-то застенчивой улыбкой извинился, что у него мало времени и поэтому он нарушил договор и ждал меня здесь. Об О. Н.Г. я пишу потому, что в одной из этих книг я ссылаюсь на его рукопись, которую он мне передал.

Перед моим «вояжем» в Москву Герловин сообщил, что такого-то числа он выедет из Прибалтики, где он находился в то время, ко мне в Киев. Я вернулся домой. Моя жена с двухлетним сыном (как это часто бывало во время приездов Герловина) дома отсутствовали. Я разложил по всей тахте контактные материалы с предупреждениями о Герловине и занялся их изучением.

Я не мог полагаться на фразу «поезд - последний его путь» и готовился к появлению гостя завтра днем минским поездом.

Неожиданно раздался звонок в дверь. Передо мной стоял Герловин. У меня было чувство, что передо мной генерал вражеской армии. С порога он сказал: «Я приехал ради вас». Он шагнул в комнату, где находились разоблачающие его материалы. Я пытался что-то куда-то собрать и лихорадочно решал вопрос, куда их «сбагрить» из квартиры (у меня был договор их вынести утром). Я понял, что он все знает. Не дожидаясь вопроса, он ответил, что поездом не поехал, а за день доехал машиной, которая находится во дворе, а в ней сидит семейная пара, у которой он жил до этого. Им срочно понадобилось ехать в Киев, и они его подвезли. Ночевать они будут в машине.

Я тут же попытался «затащить» их в квартиру. Герловин был против. Но я схватил «контактные» бумаги и вышел во двор. Я настойчиво пригласил эту чету ночевать у меня и привел их в свою комнату моей (тогда однокомнатной) квартиры. Затем схватил постель на двоих и перешел с Герловиным на кухню. Ему это очень не понравилось.

Начался наш памятный разговор. Обычно Герловин меня останавливал: говорите медленнее. Это был постоянный его рефрен. Теперь было все наоборот. Я говорил медленно, словно продираясь сквозь что-то вязкое. Герловин настаивал: «Говорите быстрее!». Потом он сказал: «Вы знаете, что нас сейчас слушают все. Кого здесь только нет!». Сам не знаю почему, я сказал: «Знаю. Поэтому и говорю медленно, так как я говорю то, что сам считаю нужным сказать».

Я назвал контактный «пароль» и спросил, знает ли он, что он означает? Да, знаю, ответил он. В пароле, кроме аббревиатуры, участвовали слова УФО и Шамбала. Я спросил его, как он относится к Шамбале? Он ответил вопросом: «А как относится Григорий Абрамович к Шнейдерману? Первая мысль была: он лжет! Но тут я понял и точно вспомнил. На его уровне не лгут. Возникла мысль, возможно есть падшие остатки земной Шамбалы и тогда формально он может их причислить к себе, оставаясь оппонентом Белой Шамбалы.

Тогда я еще мало знал об Агарти. И я задал третий вопрос: так что же произошло с Шамбалой? Он ответил вопросом: а что бывает с пластинкой, у которой сорвана дорожка? Я понял, что он запутывает меня на боковых линиях, окружающих главный феномен, которые вроде бы отпали от него, но формально еще в нем. Но тогда это не ложь.

Я сменил тактику. Я сказал примерно следующее (точно этого я теперь не помню): «Вы не можете отрицать, что распад структур вакуума в присутствии живого более серьезное космическое нарушение, чем атомный распад. Может нарушиться генетическая память «тонких структур». А как с раскачиванием устойчивости через могущество, вложенное в руки спящей цивилизации, не ведающей, что ей дают?»

Отрицать этого он не мог. Он только заметил, что не уполномочивал Казанцева сообщать о высвобождении энергии вакуумных связей. Игра была закончена. Все встало на свое место.

Теперь я хорошо вспомнил временно забытый яркий сон, который я видел незадолго до первого появления Герловина и о котором я уже писал. «Человек с трезубцем» был передо мной. Это был в точности Герловин.

Разговор с Герловиным перешел в другую фазу. Он обратился ко мне сам и сказал: «Мои хозяева доверяют мне больше, чем вам ваши». Я искренне возразил ему, что у меня нет хозяев. Затем он спросил, стал бы я хватать за руки хирурга во время операции близкого человека, если живот разрезан, а хирург - враг? Я ответил, что у меня нет оснований считать, что дело обстоит именно так (он ведь ничего не утверждал!). Наконец, я спросил его: «Вам, наверное, хочется меня уничтожить?»

- Это сделают другие,- сказал он (и он в это верил).- Вам не дано быть солдатом,-продолжал он - Я приехал ради вас, и я проиграл. Впервые.

- Это так,- сказал я, - я не солдат.

Оставалось немногим более года до Рочестерской конференции.

После отъезда Герловина я пришел к Александру П. Б., «приложившему руку» к созданию организованной нами секции (Проблем биоинформации) в киевском Доме ученых, посвященному в происходящее, и стал ему пересказывать диалог с Герловиным. Подойдя к одному из сакраментальных мест, я почувствовал странное тянущее ощущение в темени, и в ту же секунду раздался оглушительный удар грома. День был солнечный. Александр выглянул в окно. Крохотное круглое облачко закрывало солнце. «Хорошо»,- с явным удовлетворением проговорил Александр, поглаживая бороду.

Через некоторое время ситуация в точности повторилась. «Я думаю сейчас можно?» - спросил он Л., свою жену. Он достал специальные карты, которые другой мой знакомый потом назвал «древнеегипетским астрологом». Он перетасовал колоду и предложил мне «вытащить на Герловина». Я слышал о существовании карт Таро, но то, что я увидел, было для меня тогда новинкой. Появилась карта, в центре которой была плотная приземистая фигура в красном одеянии. Она казалась какой-то сгорбленной. Остальные детали не запомнились. Александр спросил номер карты, раскрыл страницу текста под этим номером и дал ее мне почитать. Начинался текст так: человек этот отмечен печатью гениальности. Дело его на грани добра и зла... «Все ясно? - спросил Александр. Он явно спешил.- Давайте тянуть дальше. Хотите посмотреть, чем кончит Герловин?» Я вытащил карту. Эта картинка мне врезалась в память. На прямоугольном плоском постаменте, напоминающем положенный на бок чемодан, стояла та же самая фигура в красном, которая была на предыдущей карте. На ее шею была свободно надета петля, спущенная с виселицы, которая была тут же. Слева и справа, словно солдаты с ружьями, вытянувшиеся «во фрунт», стояли два черта с длинными вилами.

- Все ясно?- спросил Александр - Текст искать не обязательно?

- Не обязательно,- подтвердил я.

Я прекратил поддержку Герловина в Киеве и написал ему об этом. Я не буду пересказывать дальнейшего, кроме самого главного.

Передав Герловину эти письма, я понимал, что его «нобелевская цепь» теперь сломана.

Не мое право - вмешиваться в его путь. Но я понял, что достаточно осознать незаконность чего-либо, и оно уже не осуществится.

Так и произошло. Герловин приехал на конференцию, когда меня не было в Киеве. Он остановился в нашей квартире (жена с сыном были дома). На конференцию его не пустили. Затем он потерял рукопись своей работы и пишущую машинку. На этом его магистральная эпопея закончилась. В архивах наряду с неопубликованными рукописями Герловина и стопой писем остался его препринт с недвусмысленной (как всегда) надписью: «Дорогой Гриша, пусть этот препринт будет булыжником на мостовой, по которой несется транспорт с катастрофами для человечества. Ваш Герловин».

Неясно только, как лежит этот булыжник: на мостовой или в мостовой.

Сегодня я понимаю, что судить о том, как выглядела бы работа Герловина, если бы она не выпала из проложенного для нее «русла реализации», мы не можем. Развившись в последующие годы, она отставала в чем-то таком, что было необходимо для ее всеобщего признания. Она обладала достаточным для этого информационным потенциалом, но всегда ей недоставало той мощи, которая сделала бы ее рычагом, способным повернуть мировую науку в направлении, последствия которого неисповедимы.

Характерными особенностями моей жизни всегда были летние путешествия, постоянное писание «записок» и периодические серии «неслучайных» встреч.

Вспоминаются путешествия по горам Кавказа и поездки на машинах по бывшему СССР (Казахстан, Узбекистан, Таджикистан, Кавказ, Забайкалье и т. п.), полеты на вертолетах (Памир, Камчатка), наконец, олени, вездеход (Северный Тиман).

В своем институте в Киеве я с помощью математического моделирования процессов тепломассопереноса выполнял прогнозирование экологической ситуации для разных регионов Таджикистана. Благодаря этому я в течение десяти лет ежегодно участвовал в экспедиционных поездках по Таджикистану (включая Памир).

Однажды в Душанбе, в небольшом кругу единомышленников, с которыми мы в каждый мой приезд обсуждали проблемы весьма далекие от геологии, появилась девушка, скромно пристроившаяся в уголке и промолчавшая весь вечер. Почти сразу стало очевидно, что ей понятно все происходящее в этой комнате и даже то, что лежит за внешней канвой содержания моих слов. Она молчала, но реакция глаз выдавала ее. Начался наш прямой диалог. Это было начало встречи, которая сыграла значительную роль в том, что должно составить третью книгу. Может быть, то главное, что может сегодня стать стратегическим символом нового знания, непосредственно связано с ней. Имя девушки - Лена. Больше я ничего уточнять не буду. Кое-что о ее истории.

Будучи девочкой лет девяти, она однажды обнаружила, что стоящая перед ней чашка как бы связана с ней. Она сделала размашистое внутреннее движение и сорвавшаяся чашка разлетелась вдребезги, ударившись о стену. Тут она заметила пораженную соседку, наблюдавшую за происходящим. Соседка позвала девочку лет одиннадцати, чтобы та посмотрела, что умеет делать Лена. Но Лена тут же поняла, что ребенку этого знать нельзя. Потом она обнаружила, что достаточно ей было подумать, что, например, хорошо бы в таком-то месте построить дом, как его вскоре начинали строить. В Душанбе так построили не один дом.

Родилась Лена с очень больным сердцем. Дело было совсем плохо. Однажды во сне к ней пришел «Отец» и сказал: у тебя здоровое сердце. Проснувшись, она поняла, что здорова. Она забрала свою историю болезни и в другом месте по знакомству сделала кардиограмму. Ей сказали: не морочь голову, у тебя здоровое сердце. Историю болезни она уничтожила и с поликлиникой больше дел не имела.

Вскоре она перестала вмешиваться в ход событий, так как изменив, например, погоду в одном месте, она что-то нарушает в другом. Теперь происходящее текло через нее, и она к нему не прикасалась.

И уже спустя годы, когда она заговорила со мной о детской ситуации с телекинезом, она погладила рядом стоящую тарелку, так как почувствовала напряжение, почти боль этой формы от того, что она могла бы повторить такое действие.

Ей приходилось постоянно нейтрализовывать свое влияние на окружающее. Например, ноги мыть в тазике и воду закапывать в землю, а не выплескивать, так как иначе в этих местах животные и люди вели себя неадекватно. Я не раз наблюдал странное поведение людей, если она расслаблялась. Например, мы поехали в Варзобское ущелье и решили купить булочки. Зашли в магазин. Неожиданно девушка-продавец кинулась предлагать Лене все виды булочек, какие могла найти, забыв буквально обо всех других посетителях. Она была как в трансе. Лена ее успокоила и сказала мне, что виновата, так как не проверила, полностью ли погашено ее внешнее влияние. Лена описывала мне часто посещаемое ею на «тонком плане» место, куда они впервые вступили на эту планету. Для них все здесь было «противоестественно». Им было стыдно даже дышать, не то что питаться живым субстратом. Их здесь встретили очень коварные силы и не все с ними справились. Они были к этому не готовы.

Лена говорила, что напряжение на Земле (на тот момент) еще не достигло критического уровня, потенциал которого достаточен, чтобы собственным духовным усилием совладать с собственными бездуховными нагромождениями. Только это в конечном счете определит законную судьбу Земли. Звездный час реализующего выбора открывается с этой точки зенита. И Лена вела к этой точке.

В течение семи лет я передавал Лене свой житейский опыт, привозил книги по эзотерическому наследию и читал ей все свои записки. Она мне тоже рассказывала о многом. В ее присутствии я чувствовал какую-то особенную внутреннюю тишину. Однажды она меня предупредила: «Когда Вы говорите со мной, Вас слышит вся Вселенная». Я старался избегать упоминать Лене о своих заботах, Так как потом все препятствия исчезали, а я не хотел этим злоупотреблять.

В очередной из моих приездов в Душанбе мы планировали полеты на вертолете по Памиру. Но наступила непогода. Таджикистан затянуло многоэтажным облачным слоем. Стало темно. Такое держится недели две, так как Памир - это ловушка для заполнивших долины облаков. Экипаж держали в порту, но шансов на наш полет, запланированный через двое суток, не было никаких. Лена навестила меня с нашим сотрудником в гостинице «Таджикистан» и, уходя, сказала, что зайдет такого-то числа после моего возвращения из полетов. Я возразил: какие полеты в такую погоду! Она может зайти в любой день. Она ничего не ответила. Но, уходя, снова повторила, что придет, когда мы вернемся. Я понимал, с кем имею дело, но двое суток был слишком плотный туман и шел дождь. В предполетную ночь меня что-то как будто толкнуло. Было три часа. На небе сияли звезды.

Ошеломленные не меньше нас, летчики утром подняли машину. Наш Ми-8 пошел на Памир. Вышли на Пяндж и по его знаменитому коридору, зажатому километровыми стенами, добрались до нашей базы у впадения Бартанга. Потом «от зари до зари» мы трое суток колесили по Памиру. Я не помню более солнечных дней, более сочных и «звонких» красок, чем тогда. Горные панорамы разворачивались, как в кино, одна величественнее другой. Особенно сильны впечатления, если ты стоишь в фонаре за спиной пилотов. Создается иллюзия, будто плывешь в каком-то стеклянном аквариуме и под тобой то мелькают островерхие заснеженные вершины, то ты зависаешь над бездной глубиной в несколько километров.

Сдвоенным фотоаппаратом я сделал немало стереоснимков... За трое суток полетов мы полностью выполнили все намеченное. Возвращаясь на базу, мы обнаружили, что буквально отовсюду стали стягиваться облака. Все стало феерически меняться. Мы еле дотянули до нашей стоянки на Пяндже у Бартанга и сели уже под проливным дождем. В Душанбе мы добирались по горным дорогам за двое суток на машине. Ливень нас сопровождал значительную часть пути.

Приезжая в Душанбе, я читал Лене свои записки. Однажды она сказала: «А вы создаете третью школ у». Эта фраза подвела некий итог. Я давно шел к нему. Многое встало на место. Работа обрела стратегическое направление. Но предстояла еще одна неординарная встреча. Она напомнила ситуацию с Герловиным и даже как бы продолжала ее.

Но здесь за внешней экзотикой проглядывало нечто глобальное по своей технологической мощи, перед которой мы все не более чем дети. В этом чувствовалась опасность. Но и я был уже не тот, что во времена Герловина. Постепенно я понял, что передо мной уникальная возможность заглянуть в «Зазеркалье» нашего знания. Но можно легко захлебнуться и ничего не понять в буйстве развитого знания совершенно чуждой нам ветви развития.

На сей раз носителем земного полюса этого потока было существо женского рода. Это было ладно скроенное существо, быстрое, с очень тяжелым и капризным характером и совершенно нечеловеческой психикой. Человеческое в ней - только внешнее. А дальше все чужое: феноменальное объемное мышление, сильно структурированное вполне сложившимся и совершенно незнакомым нам миром представлений. И подчас полное отсутствие понимания очевидных для нас связей элементарной логики, которая ею понимается как-то по-своему. Хотя при формальном общении перед вами вполне адекватный, очень четкий в суждениях и разумный человек. Я ее буду называть Ириной. Под таким именем она фигурирует в этой книге.

Встретились мы таким образом.

В 1993 г. мой знакомый, физик, лидирующий в разработке принципиально новых технологий, близких к «биокомпьютерам», создатель частной фирмы, приехал в Киев. Мы сидели в «Чайнике» над Крещатиком. С ним была девушка, которой он показал чертеж, воплощавший его новую идею. Она достала карандаш и стала быстро вносить изменения в чертеж, дорисовывая и заменяя целые фрагменты, и так же быстро объясняла, какие новые возможности это даст. Ничего подобного вообразить было невозможно. Она говорила совершенно неизвестные вещи с какой-то будничной методичностью. Узнав, что она киевлянка, мы договорились, что она зайдет ко мне в институт. Она пришла вовремя, и я повел ее в полуподвал, в лабораторию, где работал мой знакомый. Едва переступив порог, она показала на осциллограф и сказала, что кривая должна проходить ниже, мешает наводка через две стены от рентгеноструктурной установки. Запомните показания и идемте. Они выключат, а вы проверьте. Все так и произошло. Кривая опустилась. Мой товарищ был поражен. Он положил перед ней папку синек с чертежами установки, над которой он работал. Она сказала, что часть блоков не нужна.

- Но так делают во всем мире. Без них прибор не может работать.

- Конечно,- сказала она,- если одну недоработку устранять другим «наворотом». Здесь уже не должно быть гармоник.

Начался разговор, пригодный для сценария фантастического фильма.

- Впрочем,- спохватилась она,- ваша технология этого сделать еще не позволяет.

Ирина предпочитала одеваться, как она выражалась, «по-солдатски». Например, напяливать грубые, но очень удобные сапоги и иронизировала по этому поводу.

В течение многих месяцев нашего своеобразного сотрудничества (обычно у меня дома) выработался четкий стиль работы. Она диктовала на плеер, как будто читала книгу, а я зарисовывал или записывал, если это было нужно. Не глядя, она подходила к стене, брала с полки нужную книгу, так же, не глядя, открывала ее на нужной странице и дальше диктовала, начиная с той формулы, которая на этой странице была напечатана. Она обладала способностью считывать информацию с выключенного компьютера.

Однажды у нее не хватило терпения ждать, пока появится картинка на экране. «А, - воскликнула она, - посмотрю на своих фотонных». Прикрыла глаза и тут же стала рисовать искомую картинку. Я знал, что речь идет о неких неведомых нам «лунных лабораториях» (о чем будет речь дальше).

Однажды вечером я попросил ее сделать абстрактные цветные рисунки, которые могли бы служить тестом психофизической структуры восприятия человека. «Хорошо,- сказала она,- сейчас куплю гуашь, кисти, перья и все, что нужно и завтра утром принесу». Тогда купить все это было не просто, тем более перед закрытием магазинов. Она купила все, включая нужную бумагу, в первом же магазине. Утром принесла пятьдесят необычных цветных рисунков, написанных рукой художника.

Постепенно Ирина раскрыла свою историю. Я кое-что скажу об этом, так как надеюсь, что у читателя хватит здравого смысла не искать ее. Ничего хорошего из этого не получится, даже если читатель знает, о ком идет речь. У меня есть основания для такого предупреждения. Так что примите к сведению и ничего не предпринимайте.

Девушку «вели» многие годы. Она получила специальность физика-ядерщика. Постепенно ее истинная природа стала раскрываться, вернее, стало раскрываться то, что было заложено в ней. Она получила некие серьезные доказательства своей особой истории и стала просить тех, от кого она, снять блок с ее памяти. Ее предупреждали, что это будет для нее серьезным испытанием. Но она просила. И однажды это свершилось. Я не хочу пересказывать пережитого Ириной в тот момент, когда она осознала себя в своем изначальном мире. И тут на него наложилась картина окружающего ее полного «машин» Крещатика во всей той «противоестественности», в которой она теперь предстала. Покончить с собой ей не дали.

По воспоминанию Ирины, детство у нее прошло в лунной лаборатории, где она жила до четырехлетнего возраста. Был учитель. Странно, но она общалась с существом, похожим на рыбу, которое было отделено от нее прозрачной переборкой. Обучение проходило обычно одним актом после соответствующей подготовки. В специально оборудованном помещении в сознание вкладывалось полное знание в том объеме, на который оно было рассчитано. Если проверка показывала некие сбои, процедура в нужное время могла быть повторена.

То, что надиктовала и передала мне Ирина, заняло не одну сотню страниц, не считая магнитных записей. Естественно, при той плотности и новизне информации я многого не успевал осмыслить. Понадобилось немало времени, чтобы все это как-то переварилось и в общем потоке начало выделяться главное, некоторую часть которого я и пытаюсь здесь передать в достаточно упрощенном виде.

Согласно Ирине, имеется группа Матриц, задающая единый закон структурообразова-ния в Универсуме. Ход любого процесса, его последовательность есть развертывание фаз и стадий структурной группы, которые определяются этим законом. Ничего иного нет в структурном Универсуме. Цвет и Звук как первичные качества Универсума, проявленного для воспринимающего разума, лежат в генетической (алгоритмической) основе любого процесса, порожденного этой структурной группой, в каких бы конкретных формах он ни проявился. Любой символ (в частности, слово) есть не что иное, как код цвето - и звукоряда. Таким образом, перебор всех возможных сочетаний букв любого слова, как квантов смыслового облака, раскрывает полную историю объекта, меткой которого является это слово.

Так раскрывается космический код, несущий генетическую историю любого слова-объекта на любом языке (но с разной степенью глубины смыслового объема, в зависимости от чистоты - первичности генетического кода данного языка).

Правильное прочтение этого кода и зависящее от этого прогнозирование момента времени образования критической фазы любого процесса, определяемой его генетической основой, рассчитывается по так называемому Сотовому Модулю, по которому идет вращение световых - цветовых, звуковых и зодиакальных составляющих этого процесса (считается центр и шесть каналов по Цвету, отдельно - центр и шесть каналов по Звуку и отдельно 12 зодиакальных единиц временного отсчета). Следует добавить, что астрология отчасти стихийно использует этот закон, а Ирина занималась подобными расчетами для АЭС и провела со мной специальное занятие по расшифровке космических кодов.

Встреча с Ириной как бы замкнула треугольник неординарных встреч, которые помогли мне обрести новое, целостное понимание Универсума.

Три встречи - три грани треугольника.

Герловин принес с собой целостную многопространственную модель организма Вселенной, в основе которой лежит пространство из плотно упакованных свернутых микровселенных, каждая из которых есть проекция всей Вселенной.

Ирина принесла технологическую конструкцию иных миров, в основании которой лежали совершенно неожиданные, не укладывающиеся в рамки традиционной науки, математическая аксиоматика и физические представления. В соответствии с ними наше пространство Вселенной, как показал и Герловин, клеточно и само является такой же клеткой. Как и каждая из клеток, его составляющих, эно взрывоподобно переходит барьер макро-микроуровня, оставаясь все той же клеткой. Таким образом, клетка есть свертка всего пространства - точка или Вселенная, что, в сущности, одно и то же. Иными словами, клетка есть сверхконцентрированная информационная единица - код всего пространства Вселенной, содержащий информацию обо всех составляющих ее точках.

Принятое же в науке представление о гравитационном коллапсе (с образованием сферы Шварцшильда) представляет собой в чем-то верную, но весьма упрощенную модель, не позволяющую рассчитывать системы взаимодействий пространственно свернутых единиц на «докристаллическом» уровне, т. е. уровне, предшествующем возникновению вещественных, вернее, овеществленных миров и управлять ими технологически (например, построить квантовый генератор вещества).

Для расчета таких систем Ирине понадобилось привлечь ряд специальных дисциплин, таких как «Введение в сетовый анализ», «Теория дисинусоидальных полей» (введение в физику сетов), «Сетовая динамика» и т. п. Все это было положено в основу работы над созданием квантового генератора вещества, которая с ее подачи проводилась в лаборатории «Биофиз» в Волгодонске в 1992 году. Она передала лаборатории принципиальные схемы сложнейших блоков этого устройства, в частности, схему звукового аксиального модулятора, систему организации лучей-носителей нулевого ввода первого рода, графики режимов работы системы... Вообще, она веером сеяла технологические семена в нашу цивилизацию, всходы которых, и это следует подчеркнуть, контролируются не ею.

Информационный пласт, принесенный Ириной, позволил сделать следующий (по отношению к Герловину) шаг к пониманию взаимодействия сфероподобных Вселенных, составляющих наш Универсум. Физика Сетов доказывает, что сферы-Вселенные, прилегая друг к другу, взаимно деформируются. Между ними возникают торовые структуры и каналы, тянущиеся из Вселенных во вне и образующие трубчатые пространственные свертки. В упаковке, подобной пчелиным сотам (в плоскостном срезе), от каждой Вселенной исходит двенадцать каналов - по шесть в смежные Вселенные и по шесть - между ними, за их пределы. По этим каналам и циркулирует энергия-информация. Кстати, об этом же писал Гер-ловин, говоря о потоках циркуляции, которым открыты Вселенные. Мало того, оказалось, что эти каналы (с наличием которых, в частности, связано зодиакальное влияние) на макро-и микроуровнях соответствуют бесчисленным «нитям», описанным Карлосом Кастанедой.

Впрочем, все это найдет свое место и будет рассмотрено в этих книгах. Я же возвращусь к треугольнику, образованному тремя встречами.

Объединяющую вершину этого треугольника обозначила Лена. Дав ей имя ТРЕТЬЯ ШКОЛА, она опережающим образом высветила направление, которое тогда еще только намечалось в пространстве интуитивных представлений и только потом, много лет спустя, обрело жизнь и привело к той картине Универсума, которая изложена в этой книге,- к картине, составной частью которой стало то, что ранее считалось его базовой основой, отраженной в каббалистическом Древе Жизни и связанных с ним Арканах Таро и Астрологии.

Три угла, три стороны треугольника - три школы.

Первая - совокупный результат любых форм физического бытия (включая «тончайшие» его формы) во всех мирах и состояниях, доступных человеческому существу. Это мировое эзотерическое наследие, наследие религиозно-философского, магического, мистического и иного трансцендентально-бытийного опыта.

Вторая - плод человеческих усилий на путях разума. Это концептуальное наследие человечества, составившее существующую сегодня научную картину Мира.

Наконец, третья школа - это то, что генетически предшествует, а семантически замыкает треугольник, две стороны, две грани которого представляют две предыдущие. Логическое мышление способно предложить модель Универсума, порожденного верховным началом, последовательно разворачивающего нисходящую пирамиду уплотняющихся состояний бытия и свертывающего все это в конце цикла творения.

В этой модели потоки развивающихся единиц разума реализуют себя, циклически проходя через последовательности различных состояний - от «тончайших» к наиболее плотным и снова к «тончайшим» состояниям бытия.

Способность разума создавать абстрактные модели Универсума и способность непосредственно воспринимать процессы и состояния, отвечающие определенным мировым уровням, как правило, дополнительны. Те, кто в полной мере обладает последней способностью (назовем их, скажем, адептами эзотеризма), получают сквозной опыт бытия, обретенный в циклических траекториях, пронизывающих миры различной плотности, как линейно спрямленную последовательность: синусоида, как растянутая спираль, превращается в линейный коридор памяти сквозного бытия.

Коварную роль в этом случае может сыграть (и играет) масштабная инвариантность. Несколько упрощая, можно сказать, что осознающая единица, воплощенная в мир масштаба нашего атома, будет воспринимать атом огромным пространством, и наоборот, воплощение в метагалактику убедительно покажет, что отдельные галактики - лишь мелкие физические объекты. Так, нами, землянами, все окружающее осознается относительно размеров нашего тела.

То же и с масштабом времени. Миллиардные доли секунды в мире атома (по нашему отсчету) и миллиарды лет в мире галактики могут быть соизмеримыми между собой в памяти адепта, побывавшего в обоих этих мирах или состояниях.

Созерцанию принципиально не дано однозначно воспринимать совокупность явлений и объектов, характеристики которых относительны по самой своей природе. Разум же может выйти из плена относительных категорий, как бы превосходя самого себя в своих абстракциях. Форма снимается через форму. Разум определенного качества снимается достижением полноты этого качества. Идея и форма стимулируют друг друга, с одной стороны, развивая одна другую, с другой же - «снимая» одну другой.

Третья школа объединяет пути и достижения первой и второй школ человечества, устраняя перегородки между ними, снимая формы и обнажая, точнее, проявляя тот единый структурно-сущностный фундамент, который лежит в основании Универсума.

Рассмотрение этого фундамента составляет содержание книги, но не является ее целью. За ним открывается достижение полноты того знания, которое стоит перед сущностью. Полнота достигается в момент расставания, и она его открывает, когда данный этап пути пройден. При этом происходит фундаментальное превращение, называемое трансмутацией. Трансмутация, охватывающая сущностные основы жизни, есть расставание с ней в известных нам формах. Она открывает иной этап бытия человеческого Жизнепотока. Переходу к нему в терминологии мировых эзотерических представлений может отвечать понятие «вознесение». Более глубоко с этими вопросами можно познакомиться во второй книге и в Дополнительном приложении в конце этой книги.