ГИПНОЗ ВЕЛИКОГО
Содержание книги Парадоксы Науки
Были рассмотрены факты, объясняющие приверженность господствующей
парадигме тем, что она в свое время утверждалась как истина. А с истиной
трудно расставаться.
Кроме того, у парадигмы есть еще то назначение, что она выполняет роль
своего рода барьера на пути скороспелых решений. Также и по этой причине с
ней не спешат проститься. Э. Ферми, в частности, считал, что новые законы
следует принимать в науке не раньше, чем когда никакого иного выхода уже
нет. А советский астроном В. Шкловский предлагает ввести в космологию
правило "презумпции естественности": только после того, как все попытки
естественного объяснения космического явления будут исчерпаны, можно с
большой осторожностью обсуждать "искусственные" возможности.
Парадигма и встает преградой потоку легковесных и околонаучных
рассуждений, она спасает знания от засорения непродуманными гипотезами и
идеями. Вот только один пример. После открытия К. Рентгена каких только не
было обнаружено новых лучей: лучи Гретца, Блондло, Эф-лучи... На поверку
же вышло, что это плод недоразумений либо ошибок эксперимента.
И прежняя парадигма, несмотря на то, что она была поколеблена, вернее,
уточнена К. Рентгеном, свою охранную роль против нашествия этих мифических
лучей сыграла.
Таким образом, наука, продвигаясь от одного этапа к другому и обретая с
каждым таким шагом новую истину, полагает, что она утверждается на веки
вечные, что конца ей не предвидится. Истина... Какие же еще нужны гарантии?
Наряду с этим фактором (назовем его гносеологическим, то есть
относящимся к области теории познания) исключительное значение обретают
психологические моменты. Нам уже довелось немного сказать о них в связи с
явлениями несовместимости в среде ученых.
Сейчас речь о другом.
Будучи истиной, парадигма превращается в своего рода инструмент по
добыванию, обработке и описанию фактов. Так, постоянно оправдывая себя как
надежная опора нашей научно-теоретической и практической деятельности,
парадигма становится привычной.
С нею сживаются настолько, что и не мыслят иных возможностей, иных
толкований, кроме тех, что она предлагает.
Постепенно вырабатывается психологическая установка. Проблема
истинности, достоверности отходит на второй план, и парадигма признается
уже по инерции, потому что ее принимают другие, потому что ее принимали до
нас.
Естественно, если старое удобно, то все новое, напротив, кажется
поначалу неудобным и потому отвергается. Старые москвичи рассказывают,
например, что, когда в столице впервые пустили метро, многих приходилось
агитировать, убеждать пользоваться им. По юн же причине некоторые пожилые
работники бухгалтерии, имея на вооружении арифмометры, охотнее вычисляют
на счетах.
Здесь мы имеем дело с инерцией мысли. К сожалению, она проявляется
также среди ученых и бывает порой настолько сильной, что способна держать
в плену мужей науки в течение целых столетий.
Советский профессор А. Силин обращает внимание на такую характерную
черту нашей технологии, как необычайная живучесть однажды найденных
конструкторских решений.
Скажем, отчего, имея перед глазами весьма экономный способ передвижения
рыб с помощью хвоста и плавников, люди придерживаются совсем другого,
крайне неэффективного способа, каким является использование винта? Ведь
коэффициент полезною действия винтовых судов очень низок. Винт не просто
отталкивает воду (этого было бы вполне достаточно для создания тяги). Он к
тому же закручивает встречный поток, что требует дополнительных
энергетических затрат.
Человек предпочитает этот путь потому, что за ним традиция. Винт -
преемник водяного колеса, которое появилось на кораблях задолго до
создания пароходов и которое само определенно наследовало строение колес
водяной мельницы. Изобретение же этой последней тонет в толще тысячелетни.
Та же сила привычки к старому проявляется, по-видимому, и в выборе
формы судов. Со времен средневековых мореплавателей викингов судовые носы
делали как можно более заостренными. Логика да и опыт, кажется, убеждают,
что при таком устройстве сопротивление воды должно быть наименьшим.
А вот недавно был предложен - вопреки традиции - корпус с широким
носом. Конечно, вначале проект встретили в штыки. Однако, поразмыслив,
специалисты прислушались к доказательствам преимуществ широконосых судов.
И хотя дело не дошло пока до опытных образцов, новая конструкция, по
крайней мере, признана также логичной.
Вообще, когда рождалась новая машина, изобретатели часто стремились
наделить ее привычными, знакомыми деталями и устройствами: паровоз -
лошадиными ногами, самолет - машущими крыльями и т. п.
Под влиянием инерции мысли на пути к новому и образуется
психологический барьер. Люди не спешат менять устоявшиеся взгляды не
только потому, что привыкли к ним, но и в силу определенной лености мысли.
Известный современный психолог Э. де Боно использует для описания этою
явления следующую иллюстрацию.
Невозможно, говорит он, вырыть яму на новом месте, продолжая углублять
старую. И если яма вырыта не там, никакие ухищрения не перенесут ее на
другое место. Хотя это известно любому землекопу, люди неохотно начинают
рыть заново, предпочитая разрабатывать прежние раскопки.
В науке обычно и стараются улучшать старые "ямы", углубляя и расширяя
их, то есть работая на выбранной и закрепившейся в сознании научных кругов
"яме". Это выражается, в частности, в стремлении объяснять новые факты,
принимая в расчет лишь имеющиеся представления, то есть используя
господствующую парадигму, подстраиваясь к ней. Инерция мысли проявляется
здесь в стремлении как можно меньше менять принятую точку зрения.
Вот типичный пример из истории науки, живо поясняющий сказанное.
Флорентийский граф копал глубокий колодец, чтобы затем поднимать воду
поршнем. Но вода не шла. Графа и мастера это огорчило, но не удивило,
поскольку оба были невежественны. Пригласили уже известного тогда учеными
трудами Г. Галилея. Г. Галилей знал, что вода боится пустоты, поэтому она
должна была подниматься.
Опираясь на эту парадигму, он и пытался объяснить случившееся.
Вместо того чтобы искать принципиально новую идею, ученый стремится
приспособить "непокорный" факт к старой теории. Видоизменяя последнюю, он
дает следующий ответ. Природа боится пустоты, но не безгранично. Поэтому
она может поднять воду только на определенную высоту - 18 флорентийских
локтей. Эти "локти" и были взяты в качестве меры "боязни пустоты".
Таким образом, у Г. Галилея сложился свой замкнутый строй мысли, своя
удобная "яма". Этот образ мышления исключал другие подходы. Зато ум
молодого Э. Торричелли, ученика Г. Галилея, не был связан догмой
устоявшихся воззрений, и он прорвал их, обессмертив свое имя. Э.
Торричелли показал, что здесь "виновато" атмосферное давление воздуха,
которое может уравновесить столб воды не более чем на 18 локтей. Наверное,
молодой ученый искренне переживал, что открытие выпало на его долю, а не
на долю любимого им учителя.
Этот пример показателен и еще в одном отношении.
Фактором, притягивающим к старым парадигмам, является так называемый
"эффект ореола", которым всегда окружены научные авторитеты. Гипноз
великого столь велик, что люди, не задумываясь, следуют порой его
предписаниям. Но авторитеты владеют сплошь и рядом старыми парадигмами.
Это необязательно те законы, которые открыты именно ими, но они разделяют
их, принимая в качестве образца научного мышления. Оттого неизбежны
конфликты.
Новое творят обычно молодые, признаются же идеи тех ученых, которые
нажили авторитет, утвердили свое имя в науке. Поэтому так трудно прорвать
заслон, воздвигнутый старыми парадигмами. Скажем, в научный журнал
поступают две статьи, освещающие одну и ту же проблему. Одна принадлежит
маститому ученому и решает задачу традиционно, другая хотя и новаторская,
несущая смелую гипотезу, но вышла из-под пера молодого автора. Вероятно,
предпочтение при публикации отдадут первой статье.
Власть авторитета (а с ним и прежней парадигмы) такова, что способна
навязать заведомо ошибочные идеи. Академик С. Вавилов отмечает, например,
что "во всех спорах И. Ньютон неизменно выходил победителем, даже в тех
случаях, когда он был совсем не прав".
Понятно, что авторитет, настаивая на ошибочных решениях, находит отнюдь
не лучшее применение своему таланту. Характерен факт, имевший место в
биографии знаменитого исследователя-путешественника Д. Кука.
В 70-х годах XVIII века, совершив плавание вокруг южной полярной
области и достигнув 71-го градуса южной широты, Д. Кук нигде не встретил
земли. Тогда он поспешил с заявлением, что южный материк, об открытии
которого грезили многие, должен находиться, если он вообще существует,
лишь в районе полюса. То есть практически недоступен для мореплавателей.
Этот вывод значительно повлиял на судьбу исследований южной области. Их
попросту прекратили. Поэтому материковая суша в южном полушарии
(Антарктида) была обнаружена значительно позднее, лишь в начале XIX века
русскими мореплавателями М. Лазаревым и Ф. Беллинсгаузеном и англичанином
Д. Биско.
В упрочении парадигмы немалая роль принадлежит и такому явлению, как
конформизм. Этим термином психологи обозначают стремление к единомыслию,
когда человек охотно соглашается с мнениями других людей, разделяет и
отстаивает их. Есть в русском языке такое емкое слово - "покладистый". Оно
хорошо подходит для описания конформных людей. Но конформизм способен
оказать и плохую услугу, поскольку сопровождается легкой восприимчивостью
чужих взглядов, повышенной внушаемостью со стороны других. Чувство
солидарности, нежелание портить отношения с окружающими, боязнь прослыть
неуживчивым - все это оборачивается порой далеко не лучшими сторонами.
Однажды ученые ГДР провели такой эксперимент Высококвалифицированным
сварщикам раздали каждому по нескольку электродов, снабженных этикетками
различных фирм, и попросили определить их качество.
На самом деле все электроды были одинаковыми, их только по-разному
упаковали и обозначили разными товарными знаками. Итак, каждый сварщик
получил по шесть "различных" электродов. Пятеро не только указали, какие
электроды "лучше", но и объяснили почему.
И только один усомнился. "Возможно, я ничего не понимаю, - заявил он, -
но не вижу между ними никакой разницы".
Конечно, здесь катастрофы не произошло, хотя налицо отступление от
истины. Конформизм в науке становится источником привязанности к старым
положениям, причиной консерватизма умов. Конформные специалисты обычно не
горят усердием высказать недовольство господствующими воззрениями, хотя,
быть может, и предчувствуют неладное. Очевидно, исходят при этом из
предпосылки, что недовольство есть удел большинства, не заслуживающего
права быть довольным. А в результате - примирение с существующим
состоянием дел, которое по многим пунктам уже перестало удовлетворять
науку.
Имеются и другие психологические факторы, удерживающие исследователя в
плену отживших идей. Скажем, на словах охотно признают новое, но как
только заходит речь о его применении в практике научного исследования или
о внедрении в производство, находится тысяча отговорок, в которых топят
многообещающее начинание.
Иногда нежелание отстаивать передовое покоится на уверенности, что
действительно ценная идея в конце концов проложит себе дорогу.
К сожалению, неприятие прогрессивною обретает порой крайние формы. В
литературе утвердился даже специальный термин "мизонеизм". Им обозначается
слепая вражда ко всему новому. Это как в механике: действие рождает
противодействие. Чем сильнее открытие (и особенно изобретение) грозит
вытеснением привычного, обжатого, тем сильнее его отталкивание.
Новое действует наподобие чужеродною белка, вызывающего реакцию
несовместимости, когда на борьбу с ним мобилизуются самые глубинные
структуры организма. Так и в обществе. Свежая мысль воспринимается как
сигнал опасности, против которой начинает действовать своего рода
"интеллектуальный иммунитет".
Идею стремятся опровергнуть, поскольку она не укладывается в наличный
запас понятий. Каждое ученое сообщество определенной эпохи располагает так
называемой "базовой информацией", питающей господствующую парадигму. Все,
что выходит за рамки "базовой информации", вызывает эмоциональный протест
и подвергается вытеснению. Поэтому трудности научного прогресса скорее не
в отсутствии новых идей (обычно они находятся, их предлагают), а в
освобождении от старых.
М. Планк, сам испытавший, как мы помним, сильнейшую привязанность к
oтжившей точке зрения, с грустью писал в своей "Научной автобиографии"
следующее. Новая истина, говорил он, побеждает обычно не так, что ее
противников удается переубедить, и они осознают свою неправоту. Дело,
попросту говоря, в том, что они вымирают, а подрастающая научная смена
сразу усваивает новое. Оттого М. Планк и связывал надежды на прогресс
науки с молодежью.
Близкие мысли высказывал Ч. Дарвин, когда отмечал, что уже не надеется
убедить опытных ученых в правоте своих воззрений. Их умы переполнены
массой фактов, которые рассматриваются ими с совершенно противоположных
позиций. - "Но я, - продолжает великий естествоиспытатель, - смотрю с
доверием на будущее, на молодое, возникающее поколение натуралистов,
которое будет в состоянии взвесить обе стороны вопроса".
Должно быть, дорого обошлась Ч. Дарвину борьба с приверженцами старого,
столь дорого, что однажды он не выдержал. "Как хорошо было бы, - заявил
исследователь, - если бы все ученые умирали в шестидесятилетнем возрасте,
потому что, перешагнув за этот возраст, они обязательно начинают оказывать
сопротивление каждому новому учению". Правда, когда Ч. Дарвин писал эти
строки, ему не было и сорока...
Содержание книги Парадоксы Науки
