Глава 17. ересь / трудности комизма и хохота
Исследование критерий, при которых смешное воспоминание могут произвести алогизм и тупость, поможет нам в разрешении другого вопроса, а конкретно — вопроса о том, почему и при каких критериях бывает забавнй людская ересь. Чтоб ответить на этот вопрос, нужно подразумевать, что есть вроде бы два различных вида смешной ереси. В одних случаях лгун пробует одурачить собеседника, выдавал ересь за правду. Это мы имеем, к примеру, в сцене вранья Хлестакова в «Ревизоре», В других случаях лгун не стремится одурачить слушателя, не в этом состоит его цель: цель — развеселить, Таковы, к примеру, рассказы Мюнхгаузена и вообщем всякого рода радостные небывальщины.
Разглядим 1-ый случай. Обманная ересь смешна далековато не всегда, Чтоб быть комичной, она, как и другие людские пороки, должна быть маленькой и не приводить к катастрофическим последствиям. Она, дальше, должна быть разоблачена. Неразоблаченная ересь не может быть комичной,
Когда произносится ересь, один гласит, другие внемлют. В одних случаях разоблачение, понимание ереси дано только для слушателя, но его нет для лгуна, который остается в полной убежденности, что его обман удался. В данном случае окружающие с наслаждением внемлют лгуна и радуются тому, что лгун задумывается, как будто все ему веруют, а по сути слушатель лицезреет его насквозь, Комизм таковой ситуации не разражается в один момент, он может продолжаться пару минут, но не вызывает взрыва смеха. Лгун остается в дурачинах, но сам этого не осознает, он остается безнаказанным. Во 2-м случае ситуация имеет некое продолжение, Кто-либо из слушателей кидает реплику, сходу изобличающую лгуна, и это вызывает (либо может вызвать) взрыв смеха у всех присутствующих. В данном случае лгун остается в дурачинах и его ересь наказана, Хохот наступает в момент разоблачения, когда скрытое вдруг становится очевидным, как зто имеет место и в других случаях комизма, Мы приведем только очень маленькое количество примеров.
В сцене хвастливой ереси Хлестакова слушатели двойственные, Одни находятся на сцене, Это городничий и его пособники. Они готовы веровать, и поэтому ересь Хлестакова для их не забавна. Бели он гласит правду, эта правда для их небезопасна. Другие слушатели — это публика, сидячая в театре. Для их ересь Хлестакова явна и поэтому забавна, Ересь Хлестакова сама себя разоблачает в их очах собственной нелепостью, а совместно с тем она разоблачает и лгуна, Арбуз в семьсот рублей, суп, приезжающий прямо из Парижа, 30 5 тыщ курьеров и т. д, забавны не только лишь в силу собственной нелепости, да и поэтому, что этим Хлестаков указывает, кто он, открывает свое настоящее нутро. К такому же типу лгуна относится Ноздрев со своими рассказами о лошадях розовой и голубой шерсти, которые у него как будто стояли на конюшне. Не считая того, оба врут автоматом, так как, раз начав, не могут уже тормознуть, Такой же один из женихов Агафьи Тихоновны в «Женитьбе», которому отказали, поэтому, что, как гласит о нем сваха Фекла: «Что ни произнесет, то и соврет, а таковой на взор видный»,
Гоголь был не только лишь мастером комизма, да и прекрасным теоретиком, хотя свои мысли высказывал изредка. Говоря о Хлестакове, Гоголь пишет, что Хлестаков, «говоря ересь, высказывает конкретно в ней себя таким, как есть». Эти слова более точны, чем многие длинноватые рассуждения эстетиков, Лгун, высказывая себя, открывает свое нутро, делая естественным для всех собственный обман, при этом сам этого не замечает и задумывается, что и другие этого не замечают. Все это можно
осознавать как личный случай общей закономерности смешного. Но этим дело не ограничивается. Комизм ереси Хлестакова состоит не только лишь в непроизвольном саморазоблачении. Гоголь продолжает: «Лгать — означает гласить ересь тоном так близким к правде, так естественно, так наивно, как можно только гласить одну правду, — и здесь-то заключается конкретно все смешное лжи» («Отрывок из письма, писанного создателем после первого представления Ревизора»). Этим Гоголь определяет специфическую суть комизма ереси, Ересь алчная, по Гоголю, не была бы забавнй. Чем корыстнее ересь, тем наименее она забавна. Потому высшая ступень комизма ереси есть совместно с тем ересь совсем бескорыстная, при которой, но, лгун себя уличает («высказывает себя таким, как есть).
При соблюдении последнего условия (если опять-таки не: предвидится суровых последствий) может быть смешна и алчная ересь. Так, Собакевич, не моргнув, лжет, что проданные им мертвые фермеры — живы. Город
н
ичий расписывает надуманному ревизору, как он, хлопочет о порядках в городке. Кочкарев лжет женихам про Агафью Тихоновну, а Агафье Тихоновне про женихов и, таким макаром, всех их выживает и завоевывает поле схватки.
Во всех этих случаях лгун остается в очах участников деяния неразоблаченным. Это специфически для художественных произведений. Рассказчик либо драматург уличает лгуна перед зрителем в театре либо читателем рассказа.
В жизни почаще бывает другое: лгуна уличают и над ним смеются в его же присутствии. Хохот наступает в момент разоблачения. Такие случаи могут изображаться и в художественных произведениях. Примером может служить рассказ Льва Толстого о мальчугане, который потихоньку съел сливу. На вопрос отца, кто съел сливу, он молчит и тем опровергает свою вину. Отец гласит, что тот, кто съел сливу с косточкой, умрет. Тогда мальчишка произнес: «А косточку я выплюнул». Все засмеялись, а мальчишка зарыдал. Подобные случаи навряд ли требуют подробных теоретических разъяснений. Сложнее разъяснить комизм рассказов типа повествований Мюнхгаузена. Шопенгауэр подводит их под свою теорию «очевидного несоответствия видимого и мыслимого (Шопенгауэр, П, 186); видимое — это рассказы барона, то, что происходит. Мыслимое — это сознание их невозможности. Это несоответствие, по Шопенгауэру, и возбуждает хохот. Но мы уже знаем, что не всякое такое несоответствие смешно, и в чем, фактически, комизм, Шопенгауэр не oбъясняет. Хохот, возбуждаемый рассказами барона Мюнхгаузена, не относится к области саркастического хохота. Ересь Хлестакова уличает лгуна с отрицательной стороны, ересь же Мюнхгаузена возбуждает в нас, напротив, симпатию к герою повествования собственной находчивостью. Комизм Мюнхгаузена относится к комизму нравов, о чем речь еще впереди. Но дело тут не только лишь в этом, Смешон не только лишь тип Мюнхгаузена, забавны его рассказы. Большая часть небылиц, рассказываемых Мюнхгаузеном, имеет фольклорное происхождение. В их герой поражает слушателей собственной способностью отыскивать выход из самого, казалось. бы, безнадежного положения, Мюнхгаузен, к примеру, как будто сам себя за волосы вынул из болота и гласит это с полной серьезностью., (Тут вновь подтверждается теория Гоголя). Нечто схожее имеется в российской притче. Человек увяз в болотной трясине по самое гортань. дальше рассказывается, что на его голове утка свила для себя гнездо и снесла яичка. Волк прибегает и съедает яичка. Рассказчик наматывает хвост волка для себя на руку и стращает его кликом. Волк с испугу кидается вперед и вытаскивает его из трясины.
Но есть небывальщины и другого. порядка; в их нет фортуны и находчивости: говорят, к примеру, о кисельных берегах и молочных реках, об большущих выросших на огороде овощах, о перепрыгивании через море на тот свет и т. д. Ересь в этих случаях не преследует ни сатирических, ни разоблачительных целей. Лгун тут совсем не интересует рассказчика либо слушателя. Интересует фабула. Фабула построена на совсем тривиальном и очевидном алогизме, и этого совместно с другими причинами совсем довольно, чтоб вызвать в слушателе развеселую ухмылку и удовлетворенный хохот.
