Обманщик-газетчик и легковерный читатель
Жил-был газетчик, и жил-был читатель. Газетчик был обманщик — всё накалывал, а читатель был легковерный — всему веровал. Так издавна повелось на свете: обманщики накалывают, а легковерные веруют. Suum cuique1.
Посиживает газетчик в собственной берлоге и знай для себя околпачивает да околпачивает. «Берегитесь! — гласит,— дифтерит обывателей косит!» «Дождей,— гласит,— с самого начала весны нет — того гляди, без хлеба останемся!» «Пожары деревни и городка истребляют!» «Добро казённое и публичное поврозь тащат!» А читатель читает и задумывается, что газетчик ему глаза открывает. «Такая, гласит, уж у нас свобода книгопечатания: куда ни посмотри — всюду или дифтерит, или пожар, или неурожай»…
Далее — больше. Смекнул газетчик, что его обманы по сердечку читателю пришлись,— начал ещё пуще поддавать. «Никакой, гласит, у нас обеспеченности нет! не выходи, гласит, читатель, на улицу: как раз в тюрьму попадёшь!» А легковерный читатель идёт гоголем по улице и приговаривает: «Ах, как правильно газетчик про нашу необеспеченность выразился!» Не много того: другого легковерного читателя повстречает и того спросит: «А читали вы, как отлично сейчас насчёт нашей необеспеченности газетчик продёрнул?» — «Как не читать! — отметит другой легковерный читатель,— несравненно! Нельзя, конкретно нельзя у нас по улицам ходить — на данный момент в тюрьму попадёшь!»
И все свободой книгопечатания не нахвалятся. «Не знали мы, что у нас всюду дифтерит,— хором поют легковерные читатели,— ан оно вон что!» И так им от этой убежденности на душе просто стало, что скажи сейчас этот самый газетчик, что дифтерит был, да весь вышел, пожалуй, и газетину его закончили бы читать.
А газетчик этому рад, поэтому для него обман — ровная выгода. Истина-то не всякому достаётся — поди, добивайся! — пожалуй, за неё и 10 копеечками со строки не отбояришься! Или дело обман! Знай пиши да околпачивай. 5 копеек со строки — целые вороха обманов со всех боков для тебя нанесут!
И такая у газетчика с читателем дружба завелась, что и водой их не разольёшь. Что больше околпачивает газетчик, то больше богатеет (а обманщику чего же другого и необходимо!); а читатель, что больше его накалывают, то больше пятаков газетчику несёт. И распивочно, и навынос2 — всяко газетчик копейку зашибает!
«Штанов не было! — молвят про него завистники,— а сейчас, смотрите, как козыряет! Льстеца для себя нанял! рассказчика из народного быта завёл! Блаженствует!»
Пробовали было другие газетчики правдой его подкузьмить — авось, мол, и на нашу приваду подписчик побежит,— так куда для тебя! Не желает ничего знать читатель, только одно и говорит:
Тьмы низких истин мне дороже3
Нас возвышающий обман…
Длительно ли, кратко ли так дело шло, но только нашлись добрые люди, которые пожалели легковерного читателя. Призвали обманщика-газетчика и молвят ему: «Будет с тебя, бесстыдный и неправильный человек! До сего времени ты вел торговлю обманом, а с этого момента — веди торговлю правдой!»
Да, кстати, и читатели начали понемножку отрезвляться, стали цидулки газетчику посылать. Гулял, мол, я сейчас с дочерью по Невскому, задумывался на Съезжей ночевать (дочка даже бутербродами, на случай, запаслась,— гласила: «Ах, как будет забавно!»), а заместо того благополучно оба воротились домой… Потому что же, дескать, таковой утешительный факт с вашими передовицами об нашей необеспеченности согласовать?
Натурально, газетчик, с собственной стороны, только того и ожидал. Признаться сказать, ему и самому надоело накалывать. Сердце-то у него издавна уж к правде склонялось, да что все-таки поделаешь, если читатель лишь на обман клюёт! Плачешь, да обманываешь. Сейчас же, когда к нему со всех боков с ножиком к горлу пристают, чтобы он правду гласил,— что ж, он готов! Правда, так правда, чёрт побери! Обманом два каменных дома нажил, а другие два каменные дома приходится правдой наживать!
И начал он каждый денек читателя правдой допекать! Нет дифтерита, ну и шабаш! И кутузок нет, и пожаров нет; если же и выгорел Конотоп, так после пожара он ещё лучше выстроился. А сбор, благодаря наступившим тёплым дождикам, оказался таковой, что и сами ели-ели, да в конце концов и германцам стали под стол кидать: подавись!
Но что всего замечательнее — печатает газетчик только правду, а за строчку всё 5 копеек платит. И правда в стоимости свалилась с того времени, как стали ею распивочно вести торговлю. Выходит, что правда, что обман — всё равно, стоимость грош. А газетные столбцы не только лишь не сделались оттого скучнее, но ещё больше ожили. Так как ведь нежели благорастворение воздухов впритирку разделывать начать — это такая картина выйдет, что отдай всё, ну и не достаточно!
В конце концов читатель совсем отрезвился и прозрел. И до этого ему недурно жилось, когда он обман за правду воспринимал, а сейчас уж и совершенно от сердца отлегло. В булочную зайдёт — там ему молвят: «Надо быть, с течением времени хлеб дешёв будет!», в курятную лавку заглянет — там ему молвят: «Надо быть, с течением времени рябчики нипочём будут!»
— Ну, а покудова как?
— Покудова рубль 20 копеечек за пару!
Вот какой, с божьею помощью, поворот!
И вот, в один прекрасный момент, вышел легковерный читатель модником на улицу. Идёт, «в надежде славы и добра»4, и тросточкой помахивает: знайте, дескать, что с этого момента я полностью обеспечен!
Но сейчас, как на грех, вышло последующее:
Не успел он пару шажков сделать, как случилась юридическая ошибка, и его посадили в тюрьму.
Там он целый денек просидел не евши. Так как хоть его и потчевали, но он посмотрел-посмотрел, да только молвил: «Вот они, урожаи-то наши, каковы!»
Там же он схватил дифтерит.
Очевидно, на другой денек юридическая ошибка объяснилась, и его выпустили на поруки (не ровен случай, и снова пригодится). Он возвратился домой и погиб.
А газетчик-обманщик и на данный момент живой. Четвёртый каменный дом под крышу подводит и утром до вечера об одном задумывается: чем ему напредки легковерного читателя ловчее накалывать: обманом либо истиною?
1884
1. Suum cuique — Каждому свое (лат.) — из трактата Цицерона «Об обязанностях» и его книжки «Тускуланские беседы».
2. И распивочно, и навынос. — Это выражение, в применении к печати обозначающее беспринципность и продажность её деятелей, употреблено Лениным в статье «Карьера» (1912) при характеристике суворинского «Нового времени».
3. Тьмы низких истин мне дороже… — Из «Героя» Пушкина.
4. «…в надежде славы и добра»… — Из «Стансов» Пушкина.
