Миф машины Техника и развитие человечества

Протесты против мегамашины

С самого начала балансир механизированной власти, по-видимому, клонился в сторону разрушения. Пока мегамашина переходила в не­тронутом виде от одной цивилизации к другой, ее преемственность утверждалась в негативной форме военной машины: строгая выучка, единый стандарт и разделение на обособленные части. Это относится даже к деталям военной дисциплины и организации - например, к раннему профессиональному разделению между ударным оружием и огнестрельным оружием дальнего действия, между лучниками, ко­пейщиками, мечниками, конниками и колесничими.

Не становись воином, советует египетский писец эпохи Нового царства: ведь новобранец «...получает жгучий удар по телу, гибель­ный удар по глазу... и его череп проломлен. Его валят наземь и коло­тят... Он избит кнутом до крови и синяков.» На таких страданиях ря­довых воинов зиждилось «славное могущество»: разрушительный процесс начинался уже с подготовки самого маленького отряда. Со­вершенно очевидно, что «прусская» армейская муштра имеет гораздо более долгую историю, чем обычно принято считать.

Хотелось бы утешиться мыслью, что созидательная и разруши­тельная стороны мегамашины уравновешивают друг друга, предос­тавляя развиваться дальше более важным человеческим стремлениям, основанным на предыдущих достижениях в окультуривании и очело­вечивании. В некоторой степени, это действительно происходило, поскольку обширные земли в Азии, Европе и Америке были завоева­ны (если вообще завоеваны) лишь номинально, и, не считая уплаты налогов и податей, их жители вели, в целом, обособленную и замкну­тую общинную жизнь, порой доводя собственную провинциальность до той точки, где она граничила с самооглуплением и пагубной три­виальностью. Но, пожалуй, величайшая угроза работе мегамашины исходила изнутри - в силу ее негибкой природы и тяги к подавлению всякой индивидуальной одаренности, а порой и вовсе из-за отсутст­вия какой-либо разумной цели.

Помимо разрушительной направленности, военной машине было свойственно много «врожденных» ограничений. Само возрастание реального могущества воздействовало на правящие сословия таким образом, что высвобождало буйные фантазии бессознательного и позволяло вырываться наружу садистским импульсам, которые пре­жде не находили коллективного выхода. В то же время, работа ма­шины зависела от слабых, подверженных ошибкам, глупых или уп­рямых людей, - так что под давлением весь аппарат грозил рухнуть и распасться на части. А механизированные человеческие компоненты невозможно было постоянно удерживать в плотном рабочем единст­ве, вне поддержки глубокой магико-религиозной веры в саму систе­му, - например, отражавшуюся в почитании богов. Поэтому под гладкой и внушительной поверхностью мегамашины, пусть даже опиравшейся на призванные пробуждать благоговейный трепет сим­волические фигуры, должно быть, с самого начала скрывалось мно­жество трещин и щелей.

К счастью, дело обстоит так, что человеческое общество невоз­можно привести в полное соответствие с умозрительной структурой, которую породил культ царской власти. Слишком многое в повсе­дневной жизни ускользает от действенного надзора и контроля, не говоря уж о принудительном порядке. С древнейших времен стали появляться указания на негодование, открытое неповиновение, уда­ление и бегство людей от властей: все это увековечено в классиче­ском библейском повествовании об исходе евреев из Египта. Даже когда не предоставлялось подобных возможностей коллективного спасения, повседневные дела на поле, в мастерской или на рынке, влияние семейных уз и верность местным традициям, культ второ­степенных богов, - как правило, несколько ослабляли систему то­тального контроля.

Как уже отмечалось выше, наиболее значительное крушение ме­гамашины произошло, по-видимому, в тот ранний период, когда эпо­ха пирамид, судя по оставшимся от нее погребальным сооружениям, переживала свой пик. Ничто, кроме восстания и последовавшего за ним переворота, не может служить достаточным объяснением для междуцарствия, которое продолжалось около двух столетий и отде­лило «Древнее царство» от «Среднего царства». И хотя в конце кон­цов прежний архаичный комплекс власти удалось восстановить, бы­ли все же сделаны некоторые важные уступки, в том числе - допу­щение, что бессмертие (некогда привилегия фараона и его прибли­женных) является и уделом прочих людей. Хотя у нас и не имеется документальных данных о событиях, которые вызвали и сопровож­дали это низвержение центрального правительства, однако, помимо красноречивых немых свидетельств, включая и прекращение строи­тельных работ, мы располагаем ярким и подробным рассказом Ипу - вера, приверженца старого порядка, о таких переменах, какие могли последовать лишь за насильственным переворотом. Ипувер рисует картину переворота изнутри, так же живо (если не с меньшей долей вымысла), как «Доктор Живаго» - большевистскую революцию.

Этот первый бунт против установленного порядка перевернул «вверх ногами» пирамиду власти, на которой держалась мегамашина, как рассказывает папирусный текст, женам вельмож пришлось стать служанками или блудницами, а простолюдины заняли высшие долж­ности. «Привратники говорят: «Давайте чинить грабежи.» ... Человек видит врага в собственном сыне. ... Знать сетует, а нищие веселятся.

Вся страна утопает в грязи. В эти дни не увидишь людей в чистой одежде. ... Строители пирамид, сделались земледельцами. ... Запасы зерна в Египте ежедневно расхищаются.»

Очевидно, в эту пору действительность пробила брешь во вну­шительной богословской стене и обрушила прежнюю социальную постройку На некоторое время чары космического мифа и централи­зованной власти рассеялись, и бремя правления возложили на себя феодальные князья, крупные землевладельцы, региональные прави­тели, городские и сельские советы, вернувшиеся к служению своим мелким местным божкам. Такое едва ли случилось бы, если бы мрач­ные и тяжкие условия жизни, навязанные царской властью, невзирая на великолепные технические достижения мегамашины, не сделались совершенно невыносимыми.

Этот ранний переворот доказал, о чем, пожалуй, было бы полез­но напомнить и сегодня, что ни точность науки, ни искусность в ин­женерном деле не являются панацеей от безрассудности тех, кто управляет системой. И самое главное - что мощнейшую и исправ­нейшую из мегамашин можно разрушить, что человеческие заблуж­дения не вечны. Крушение эпохи пирамид наглядно показало, что мегамашина зиждется на человеческой вере, которая может угаснуть, на человеческих решениях, которые могут оказаться ошибочными, и на человеческом согласии, которое исчезает, если люди перестают верить в магию. Человеческие элементы, составляющая мегамашину, по природе своей были механически несовершенными: на них нико­гда нельзя было полностью положиться. До тех пор, пока не начали производить в достаточном количестве настоящие машины из древе­сины и металла, способные заменить большинство людских компо­нентов, мегамашина оставалась уязвимой.

Я сослался на этот бунт потому, что его последствия (если не сама приведшая к нему причинная цепочка) помогают понять многие другие протесты, мятежи и восстания рабов, память о которых, веро­ятно, была старательно вычеркнута из официальных хроник. К сча­стью, к имеющимся сведениям мы можем прибавить пленение и из­бавление евреев, о чьем рабском труде на египетскую мегамашину рассказано в Библии; кроме того, нам известно о восстании рабов в Древнем Риме при аристократическом правлении братьев Гракхов. У нас есть основания подозревать, что многие другие человеческие бунты столь же беспощадно пресекались, как были подавлены и вос­стание Уота Тайлера, и Парижская Коммуна 1871 года.

Однако помимо открытого восстания, имелись и другие, более мирные способы выражения как отчуждения, так и сопротивления. Иные из них были настолько мирными, что представляли собой в действительности просто здоровое развитие мелкомасштабных хо­зяйственных операций и светских интересов. Сам город, хотя пона­чалу он являлся главным предметом честолюбивых царских замы­слов, сделался не только активным соперником мегамашины, но и, как выяснилось, ее более человечной и действенной альтернативой, куда лучше пригодной для управления экономическими делами и использования всяческих человеческих способностей Ведь великая экономическая мощь города заключается не в механизации произ­водства, а в осмысленном накоплении наибольшего количества раз­нообразных навыков, возможностей и интересов. Вместо того, чтобы насильно выравнивать человеческие различия и нивелировать чело­веческие реакции, - с тем, чтобы мегамашина лучше функциониро­вала как единое целое, - город, напротив, признавал и подчеркивал эти различия. Благодаря постоянному общению и взаимодействию, городские власти и сами граждане научились использовать даже свои несогласия для извлечения выгоды из не раскрытых ранее человече­ских возможностей, которые в иных обстоятельствах просто погиба­ли под гнетом жесткой регламентации и общественного конформиз­ма. Городское коллективное сотрудничество на основе добровольно­го компромисса на протяжении всей истории являлось серьезным соперником механической регламентации и зачастую успешно ее одолевало.

Правда, город никогда полностью не уходил от влияния мега­машины; да и как бы ему это удалось, если его средоточием была цитадель - зримое воплощение организованного сращения священ­ной и мирской властей, постоянное напоминание о вездесущей цар­ской власти? И все же, жизнь в городе благоприятствовала многоязы­кому человеческому диалогу - в противовес сковывающему языки монологу царского величия, хотя, разумеется, возникновение этих ценных качеств городской жизни никогда не входило в изначальные замыслы царей, и потому они нередко подавлялись.

Кроме того, город поощрял маленькие группы и объединения, основанные на добрососедстве или на профессиональной общности, и верховные власти всегда смотрели с подозрением на их угрожаю­щую независимость. Как указывал Лео Оппенгейм, в Месопотамии (пусть и не в Египте) город все-таки обрел достаточно могущества и уважения к себе, чтобы потягаться с государственной организацией. «Малое число древних и важных городов пользовалось привилегиями и свободами от царя и его власти. ... В принципе, жители «вольных городов» требовали - с большим или меньшим успехом, в зависимо­сти от политического положения, - освобождения от барщины, осво­бождения от военной повинности... а также налоговых льгот.» Ины­ми словами, если воспользоваться предложенной мною терминологи­ей, эти древние города требовали большой степени свободы от мега­машины.