Миф машины Техника и развитие человечества

Первопроходцы механизации Бенедиктинское благословение

Теперь мы подошли к одному из самых любопытных парадоксов ис­тории: некоторые недостающие компоненты, необходимые для рас­ширения сферы деятельности мегамашины, для повышения ее эф­фективности и для того, чтобы сделать ее окончательно приемлемой как для правителей и управителей, так и для рабочих, - на деле ока­зались восполнены трансцендентальными, устремленными в иной мир религиями, в частности, христианской.

Отдельные из этих компонентов были усовершенствованы бла­годаря «осевым» философиям. Конфуцианство - с его упором на ри­туал, сыновний долг, умеренность, учение - заложило основу образ­цовой чиновничьей организации Китайской империи, опиравшейся не только на статус и привилегии, но и с помощью суровой системы экзаменов набиравшей на высокие должности людей из всех сосло­вий. Первая серьезная попытка переместить машину на новый фун­дамент, уделяя больше внимания подражающим жизни механизмам как таковым, а не машинной «перемолке» человеческих частей, про­изошла в христианской церкви. И во многом именно поэтому запад­ной цивилизации удалось догнать, а затем и превзойти, по техниче­ской изобретательности цивилизации Китая, Кореи, Персии и Индии.

Христианство не просто поменяло местами изначальные силы, сочетавшиеся в мегамашине, но и привнесло именно тот единствен­ный элемент, которого ей недоставало: преданность нравственным ценностям и общественным целям, выходившим за рамки установ­ленных форм цивилизации. Теоретически отказавшись от власти, достигавшейся главным образом путем принуждения людей к труду, оно укрепило свою власть в той форме, в какой можно было распро­странять ее шире и более действенно управлять машинами.

Результаты такой перемены стали заметны лишь начиная с XVII века; однако впервые эта перемена проявилась, по-видимому, в бене­диктинском монастыре. Все то, что прежде машина была способна делать лишь с оглядкой на экстравагантные притязания на божест­венное право, опираясь на крупномасштабные военные и околовоен - ные организации, отныне, в этом новом учреждении, делалось в ма­лом масштабе, небольшими сообществами собравшихся по доброй воле людей, которые видели в работе - да и во всем техническом уст­ройстве своей системы - не рабское проклятие, а часть нравственной жизни свободного человека.

Перемена произошла вследствие того, что начиная с III века н. э в Западной Европе наблюдалось неуклонное падение интереса к бла­гам и обычаям «цивилизации», сопровождавшееся оттоком людей из крупных городских центров власти вроде Рима, Антиохии и Алек­сандрии. Небольшие группы кротких, миролюбивых, смиренных, богобоязненных мужчин и женщин из всех сословий удалялись от шума, гама и насилия мирской жизни, чтобы начать совсем новую жизнь, посвятив ее спасению своей души. Когда подобные люди об­разовывали общины, они привносили в каждодневную рутину новый ритуал упорядоченной деятельности, новые правила и такие мерки разумного и предсказуемого поведения, какие до тех пор оставались недостижимыми.

Бенедиктинский орден, основанный Бенедиктом Нурсийским в VI веке, выделялся из числа многих сходных монашеских организа­ций тем, что налагал особые обязательства, помимо обычных, как то: постоянные молитвы, повиновение старшим, обет бедности и повсе­дневное наблюдение за поведением друг друга. Ко всем этим обязан­ностям бенедиктинцы добавили еще одну: ежедневное выполнение какого-либо труда как христианского долга. Устав ордена предписы­вал заниматься ручным трудом не менее пяти часов в день; и - как и при устройстве первоначальной человеческой машины - «артель» из * десяти монахов находилась под надзором настоятеля.

Превратившись в организацию самоуправляемого хозяйственно­го и религиозного сообщества, бенедиктинский монастырь заложил основы порядка столь же строгого, какой прежде удерживал в цело­сти самые ранние мегамашины; разница же заключалась в его скром­ном масштабе и в том, что такая суровейшая дисциплина налагалась на себя членами ордена добровольно. Из семидесяти двух глав бене­диктинского устава двадцать девять посвящены дисциплине и нака­заниям, а еще десять касаются внутреннего распорядка: итого более половины.

Совершавшийся по общему согласию отказ монаха от собствен­ной воли соответствовал аналогичному отрицанию собственной лич­ности, которого требовала прежняя мегамашина от всех своих чело­веческих «винтиков». Авторитет, послушание и повиновение стар­шим по чину были неотъемлемыми частями этой бесплотной и наде­ленной нравственным смыслом мегамашины. Бенедиктинский орден даже предвосхитил более позднюю стадию механизации, основанную на двадцатичетырехчасовом режиме: мало того, что свет в келье го-

Рел всю ночь, монахи еще и спали, словно солдаты во время боев, в дневной одежде, чтобы быть немедленно готовыми к своим канони­ческим обязанностям, прерывавшим их сон. В каком-то смысле, этот церковный орден был более суровым и требовательным, чем армей­ский строй, ибо монахам не полагалось никаких периодических по­блажек или развлечений. Систематические лишения и отречения, наряду с регулярностью и регламентацией жизни, со временем пере­шли в дисциплину позднейшего капиталистического общества.

Вероятно, изначальный упор, который делал Бенедикт на обя­занности заниматься ручным трудом, был продиктован практической необходимостью содержать себя в эпоху, когда рушилась старая го­родская экономика и обращение к земледелию было единственной альтернативой безысходному голоду или унизительному рабству. Но вне зависимости от непосредственной причины такого подхода, ко­нечным его результатам суждено было сделаться чем-то таким, чего недоставало в равной степени и привилегированным сословиям, и угнетенным рабочим в ранних городских культурах: человек обретал уравновешенную жизнь, и такой образ существования, какой сохра­нялся, пусть на очень низком умственном уровне, лишь в исконной деревенской культуре. Телесные и материальные лишения монашест­ва имели своей целью усилить духовное рвение людей, а не предос­тавить в распоряжение богачей больше благ или власти.

Физическая работа уже не занимала весь день: она чередовалась с эмоциональным единением братии посредством молитвы и распе - < вания грегорианских хоралов. Рабочий день невольника от восхода до заката сменился пятичасовым днем, так что появилось много до­суга, который, следует отметить, не был ничем обязан в первую оче­редь каким-либо экономящим трудовые затраты машинам. И новый образ жизни получал эстетическое наполнение благодаря созданию просторных помещений, ухоженных садов и цветущих полей. А та­кой распорядок, в свой черед, уравновешивался умственными заня­тиями - чтением, переписыванием рукописей, беседами и, не в по­следнюю очередь, планированием разнообразной сельскохозяйствен­ной и промышленной деятельности монашеской общины. Совмест­ный труд имел то преимущество, что позволял и совместно думать.

Порядок и правильность, привнесенные в день монахов - чтобы всякая обязанность выполнялась в должной последовательности, че­рез установленные промежутки времени, разделенного на семь «ка­нонических часов», - отмерялись водяными, солнечными и, наконец, механическими часами. Из монастыря такая привычка наблюдать за ходом часов перешла на рынок, где, возможно, она и зародилась в

Классическую эпоху; так, с XIV века весь город сверял свои дела с колоколами часовой башни на ратушной площади.

Бенедиктинский монастырь утвердил в своих стенах ту дисцип­лину и тот порядок, которые огромная коллективная рабочая машина изначально вводила в качестве атрибута своей земной власти. Но в то же время, монастырь наделил эту дисциплину разумными и человеч­ными чертами; ибо сам монастырь не просто придерживался челове­ческого масштаба (чтобы основать монастырь, достаточно было всего двенадцати человек), но и отказывался от некогда крепко сколочен­ного комплекса цивилизации - мельчайшего разделения труда, клас­совой эксплуатации, обособления сословий, массового принуждения и рабства, пожизненной привязанности к какому-то одному занятию или какой-то одной роли, централизованного контроля.

Каждый здоровый член монашеской братии выполнял равную долю работы, каждый получал равную долю вознаграждения за труд, хотя излишки, в значительной мере тратились на строительство и оснащение монастыря. Такое равенство, такая справедливость редко отмечались прежде в каком-либо цивилизованном обществе, хотя подобная практика была обычным делом в первобытной или архаич­ной культуре. Каждому члену общины полагалась равная доля добра и пищи, а также забота и врачебный уход, не считая дополнительных привилегий - например, мясного рациона в старости. Так монастырь стал первой моделью «государства всеобщего благосостояния».

Позволяя людям переходить в течение дня от одного занятия к другому, монастырский распорядок преодолел один из худших и наиболее стойких дефектов ортодоксальной «цивилизации» - пожиз­ненное занятие одним-единственным видом работы и круглосуточ­ную сосредоточенность только лишь на работе до полного изнуре­ния. Подобная умеренность, подобное равномерное распределение сил, подобное поощрение разнообразия прежде были возможны лишь в малочисленных, традиционных, лишенных тщеславия общинах, ко­торые воспользовались преимуществами более богатого умственного и духовного развития Отныне такое отношение стало образцом совме­стных человеческих усилий в высочайшей культурной плоскости.

Благодаря регулярности и плодотворности своей деятельности монастырь заложил фундамент и для капиталистического устройства, и для дальнейшей механизации; и, что даже важнее, он наделил нрав­ственной ценностью весь трудовой процесс, независимо от приноси­мой им награды. Очевидно, что монашество добилось этих замеча­тельных результатов, чрезмерно упростив проблему человеческого существования Прежде всего, оно упустило из виду первичную фор­му человеческого сотрудничества - а именно, взаимодействие полов,

- и оставило без внимания тот факт, что физически полноценным мужчинам и женщинам, которые неизбежно испытывают плотские желания, ибо им на роду написано плодиться и размножаться, - не вполне подходит монашеский образ жизни. Позднее другие идеаль­ные общины, достигшие столь же выдающихся экономических и тех­нических успехов, - например, колонии шекеров в США, - тоже спо­ткнутся об этот камень.

К сожалению, сексуальная односторонность монашеской орга­низации внесла собственный извращенный вклад в механизацию: на позднейших стадиях развития разрыв между фабрикой или конторой, с одной стороны, и домом - с другой, сделался столь же резким, что и разрыв, который наблюдался между древнейшими первичными холо­стяцкими армиями, создававшимися для войны и работы, и смешан­ными земледельческими общинами, откуда они набирались. Мораль муравейника, гласящая, что специализированную работу лучше всего выполняют бесполые труженики, все чаще применялась и к челове­ческим общинам, а сама машина, таким образом, становилась средст­вом выхолащивания мужчин и дефеминизации женщин. Подобный «антисексуализм» наложил свой отпечаток и на капитализм, и на технику. Он проявился, например, в нынешних научных проектах искусственного осеменения и экстракорпорального оплодотворения. И все же, природные порывы рано или поздно разбивали оковы мо­нашеского распорядка: оказалось, что и желание власти, и власть же­лания очень трудно подавить.

Вместе с тем, бенедиктинская система продемонстрировала, сколь эффективно можно выполнять повседневную работу, если со­обща планировать и упорядочивать ее, если принуждение заменить добровольным сотрудничеством, и если человек посвящает труду всего себя (закрыв глаза на половые потребности), - прежде всего, когда род и объем совершаемой работы диктуется высшими нуждами человеческого развития. Собственным примером бенедиктинцы оп­ровергли рабскую предпосылку, будто всякий труд - проклятие, а ручной труд - особый признак унижения. По сути, они доказали, что такой труд способствует - без помощи каких-либо особых гимнасти­ческих упражнений вроде тех, что разработали греки, - как физиче­скому здоровью, так и умственной уравновешенности. Наделяя нрав­ственным смыслом весь трудовой процесс, монастырь повысил его производительность; а само выражение «le travail Bйnйdictin»89 сдела­лось синонимом ревностного усердия и отточенного исполнения.

Так на ручной труд перестали смотреть исключительно как на притупляющее ум нудное занятие, а умственные упражнения, по то­му же принципу, перестали казаться некой лишенной телесной обо­лочки «головной работой», которая использует лишь минимум био­логических возможностей, простой игрой, которая ведется с помо­щью абстрактных фишек и оторвана от всяких чувственных впечат­лений, и непрерывной проверкой отвлеченной мысли осознанными конкретным опытом и действием. Сделав труд общим повседневным бременем, монашеский орден облегчил его тяжесть: труд, ученье и молитва шли рука об руку И если девиз бенедиктинцев гласил: «Трудиться - значит молиться», - то это означало, что обязанности ритуала и труда наконец сделались взаимозаменяемы; и вместе с тем, каждая часть жизни была устремлена к некоему более возвышенному предназначению.