Миф машины Техника и развитие человечества

Культ царской власти

Увеличение количества продовольственных запасов и населения, от­метившее начало цивилизации, вполне можно назвать взрывом, если не революцией; а вместе они оттеняют цепочку более мелких взры­вов во многих направлениях, продолжавших происходить через неко­торые промежутки времени на протяжении всего хода истории. Од­нако такой всплеск энергии подчинялся ряду институтов власти и мер физического принуждения, никогда прежде не существовавших; и власть эта покоилась на идеологии и мифологии, которые, возмож­но, имели своими отдаленными корнями магические церемонии в палеолитических пещерах. В центре всего этого развития лежал но­вый институт царской власти. Миф машины и культ божественных царей зародились одновременно.

Вплоть до XIX века общепринятая история оставалась преиму­щественно хроникой подвигов и подлостей царей, знати и войск. Возмутившись таким нарочитым невниманием к повседневным де­лам рядовых людей, демократически настроенные историки броси­лись в противоположную крайность и стали преуменьшать действи­тельную роль правителей и установлений, выросших на почве цар­ской власти. Сегодня и историки, и антропологи рассматривают цар­скую власть менее предубежденно - в том числе и потому, что сосре­доточение централизованной экономической и политической власти в каждом современном государстве, хоть тоталитарном или квази - тоталитарном, пролило новый свет на сходные явления в далеком прошлом.

Институт царской власти - как указывал ее блестящий совре­менный исследователь Анри Франкфорт, - явился одним из тех ран­них нововведений, которые мы можем соотнести с приблизительной датой, местом и деятелем - сравнительно точно для Египта и более широко для Месопотамии. Как записано на двух знаменитых египет­ских табличках, этот поворот в истории произошел, когда палеолити­ческий охотничий вождь, первый среди равных, превратился в могу­щественного царя, единолично прибравшего к рукам все полномочия и прерогативы общины.

Что касается источника безграничного верховенства царя и его особых технических средств, то здесь нет места сомнениям: именно охота вскормила предприимчивость, самоуверенность и беспощад­ность, которыми должны были обладать цари, чтобы достичь господ­ства и удержать его, и именно охотничье оружие служило выполне­нию приказов правителя - неважно, разумных или нет, - опираясь на высший авторитет вооруженной силы: и прежде всего, на готовность убивать.

Это исконное родство царской власти с охотой оставалось за­метным на протяжении всей документированной истории: от стел, на которых и египетские, и ассирийские владыки хвастаются своей от­вагой в охоте на львов, до обычая современных королей и правителей оставлять в своем безраздельном владении обширные охотничьи уго­дья. Бенно Ландсбергер замечает, что в Ассирийской державе охота и сражения были для царей занятиями почти взаимозаменяемыми. Од­ним из наиболее действенных изобретений царской власти стало бес­принципное применение охотничьего оружия для контроля за поли­тической и хозяйственной деятельностью целых общин. Благодаря этому со временем и возник длинный ряд вспомогательных механи­ческих новшеств.

В смешении палеолитической и неолитической культур, несо­мненно, совершался и обмен психологическими и социальными на­выками, и до поры до времени это, наверное, давало некоторые пре­имущества. Неолитический земледелец, должно быть, перенимал от палеолитического охотника те качества воображения, которых не пробуждал в нем скуповатый, скучный и трезвый круг полевых ра­бот. До сих пор археологи не откапывали на месте древнейших не­олитических селений никакого охотничьего, и тем более военного, оружия, - хотя в железном веке оно уже, наверное, получило доста­точное распространение; возможно, отсутствием оружия и объясня­ется послушность первобытного крестьянина и та легкость, с которой он покорялся властям и практически впадал в рабское состояние: ведь у него не было ни испытанной в боях отваги, ни необходимого оружия, ни даже средств сплотиться в многочисленный отряд и дать поработителям отпор.

Но в то же время расписанная по часам, благоразумная, мето­дичная жизнь сельскохозяйственной общины отчасти передавала на­

Чинающим правителям кое-что из неолитических привычек к стойко­сти и упорядоченной работе, отнюдь не поощрявшихся образом жиз­ни охотника - с его неожиданными взрывами энергии и необязатель­ными наградами. А для продвижения цивилизации были необходимы обе совокупности этих качеств: если бы цари не имели уверенности в том, что поля принесут излишки урожая, они не смогли бы строить города, содержать жречество, войско и множество чиновников - или вести войны. Последняя возможность никогда не отличалась особым размахом, ибо в древние времена по всеобщему согласию войну не­редко приостанавливали до тех пор, пока не будет собран весь урожай.

Но одна лишь грубая сила еще не привела бы к той поразитель­ной концентрации человеческой энергии, к тому созидательному преобразованию среды, к тому подъему в искусстве и церемониале, которые произошли в действительности. Для этого требовалось со­трудничество или, по крайней мере, благоговейное подчинение и пассивное согласие всего общества.

Институт царской власти, через чье посредничество осуществля­лась такая перемена, явился плодом союза между налагавшими дань охотничьими вождями и хранителями важного религиозного святи­лища. Без этого сочетания, без этого освящения, без этого славного возвышения позиция новых правителей, требовавших беспрекослов­ного повиновения их царственной верховной воле, никогда бы не утвердилась: понадобилась дополнительная, сверхъестественная

Власть, исходившая от некоего бога или группы богов, чтобы царская власть укрепилась на вершине крупного общества. Разумеется, боль­шое значение имели оружие и вооруженные люди, профессиональ­ные человекоубийцы, - но одной лишь силы было недостаточно.

Еще до того, как стали доступными документальные записи, раз­валины, относящиеся к древнейшему додинастическому эль - обейдскому периоду Ура, указывали на то, что такая трансформация уже совершилась: здесь, как и в других местах, Леонард Вулли обна­ружил храм внутри священного участка, где некогда размещались и царские закрома, служившие одновременно и складом, и банком. Власти - облеченные жреческими или царскими полномочиями, - собиравшие, запасавшие и распределявшие зерно, держали под кон­тролем огромное зависимое население, - а для этого царские амбары окружались крепкими стенами и неусыпно охранялись стражей.

Под защитным символом своего божества, находившимся в мас­сивном храме, царь - он же верховный жрец - пользовался такими полномочиями, о которых не дерзнул бы и мечтать ни один охотни­чий вождь только на том основании, что он является предводителем племени. По уподоблению, город - некогда всего лишь разросшаяся деревня - сделался священным местом, если можно так выразиться, божественным «трансформатором», где неумолимая и могучая боже­ственная воля открывалась человеческому разумению.

Такой сплав священной и земной власти высвободил огромное количество дремавшей энергии, как это происходит в ходе атомной реакции. В то же время, он вызвал к жизни новую форму господства, о существовании которой не имеется свидетельств в простых неоли­тических деревнях или в палеолитических пещерах: узкий круг, со­средоточивший в своих руках всю власть, начал упиваться богатст­вом и роскошью благодаря податям и налогам, насильно взимавшим­ся с общества.

Действенность царской власти на протяжении всей человеческой истории зиждилась именно на этом союзе между охотничьей хищной отвагой и умением отдавать приказы, с одной стороны, и жреческой осведомленностью в области астрономии и божественных предсказа­ний - с другой. В простейших обществах эти функции долгое время распределялись между военным и мирным вождями. В обоих случаях магические атрибуты царской власти объяснялись особой мерой практической целесообразности - готовностью брать на себя ответст­венность и принимать правительственные решения. Этому способст­вовали наблюдения жрецов за природными явлениями, наряду с уме­нием правильно истолковывать знаки, собирать сведения и обеспечи­вать выполнение приказов. Царь присваивал (или приписывал себе) право жизни и смерти над всеми своими подданными. Такой способ обеспечивать слаженный труд на куда большей территории, нежели имелась когда-либо прежде в объединенном виде, являл резкую про­тивоположность мелким масштабам жизни в земледельческой дере­вушке, где обычный круг дел выполнялся благодаря общему взаимо­пониманию и согласию и где люди повиновались давним обычаям, а не приказам.

В Египте с самого начала, а иногда и в Месопотамии, царь сам считался божеством. С этого момента и зародилась египетская исто­рия - как некая постоянно передаваемая весть. Благодаря такому объединению космической и земной власти правитель становился одновременно и живой личностью, и бессмертным богом: рождаясь и умирая, как все прочие люди, он в то же время и возрождался, как его другое «я» - Осирис, - ибо могущество правителя обновлялось вся­кий день, как всякий день возвращается солнце, Ра-Атум, благопо­лучно миновав ночь и вновь показавшись с Востока.

Как это было и с Птахом, главным египетским божеством, слова, исходившие из уст царя, сотворяли мир; и когда он отдавал приказ, ему следовало повиноваться. Властитель не просто обладал правом жизни и смерти над всеми своими подданными, он олицетворял жи­вое воплощение множества этих подданных: они были едины, как сам Птах был един со всеми своими творениями. Жизнь, благоденст­вие и здоровье фараона означали жизнь, благоденствие и здоровье всего египетского общества. Общество жило и процветало косвенно - благодаря своему владыке; и потому, благочестиво приветствуя каж­дое упоминание его имени словами «Жизнь, Благоденствие, Здоро­вье», - подданные фараона призывали эти блага и для себя самих.

Ранние племенные вожди и их преемники, отлично вооружен­ные, с презрением смотревшие на физические увечья или лишения, не зная утомительной рутины земледельческих и скотоводческих занятий и не имея склонности к систематическому труду, вероятно, уже использовали эти протомилитаристские качества, чтобы вводить в подчинение и облагать данью - будь то пищей или женщинами - своих робких, уступчивых, невооруженных соседей-сельчан. А ору­жием, на которое опиралось это новое правление силы, была никакая не военная колесница бронзового века (да простит меня Чайлд!) - до ее изобретения оставалось еще много лет, - а куда более примитив­ное оружие: булава, или палица. Такая дубинка с тяжелым каменным навершием удобная для нанесения прицельного удара по черепу крупной дичи, как выяснилось, оказалась не менее полезной и для усмирения запуганных и лишенных оружия крестьян или для устра­шения захваченных вождей и воителей из соседних племен, которые изображены на сохранившихся каменных табличках и стелах съе­жившимися от ужаса пленниками. Вспомним здесь и завершающий эпизод битвы Мардука с первородной богиней Тиамат: «Он сокру­шил ее череп своей беспощадной булавой»/5

Так стоит ли удивляться, что период политического объединения Верхней и Нижней долин Нила, ознаменовавший начало царской власти в Египте, совпадает с появлением массовых захоронений, в которых было найдено необычайное количество раздробленных че­репов? Важность этого вида оружия, и особенно время и место его появления, почему-то всегда обходят вниманием. Как указывал Джеймс Мелларт, в шестом тысячелетии до н. э. в хозяйстве поселе­ния в Хаджиларе^6 наблюдался значительный упадок в охоте и отсут­ствие охотничьего оружия; однако булава и праща сохранились. По­этому не удивительно, что булава - в слегка облагороженной форме скипетра - на протяжении всех эпох оставалась символом царской или королевской власти и непобедимого могущества. Когда происхо­дят заседания британского парламента, на столе спикера лежит ог­ромная булава.

Итак, мы уже достаточно сказали о тех темных событиях, что, по-видимому, привели к возникновению царской власти. Следующий шаг, давший ей основание, на котором она продержалась, изредка терпя неудачу, в течение более чем пяти тысяч лет, был совершен уже в пределах исторической эпохи, точнее, в пределах священной истории, ибо он опирался на применение сверхъестественных сил для контроля над человеческим поведением.

Ключ к этой второй стадии лежит в первом документированном деянии Менеса (Мины) - объединителя Верхнего и Нижнего Египта и самого древнего фараона, о котором сохранились записи, - деянии, впоследствии неоднократно повторяемом многими владыками на протяжении истории: он заложил в Мемфисе, где еще в глубокой древности находилось всеми чтимое святилище, новый храм и объя­вил себя божественным Солнцем, Ра-Атумом. Документ, повествую­щий об этом событии, гласит также, что прежде возникновения мира уже существовал всеобъемлющий бог Птах, чьей энергией пронизано все сущее.

К тому времени, когда царская власть сделалась объединяющим элементом, преодолевшим местные рамки, уже существовало множе­ство божеств - мужских и женских, больших и малых, «олицетво­ренных» или, скорее, «одушевленных» в облике соколов, жуков, ко­ров, гиппопотамов, львов, причем каждый со своим характером и своими социальными функциями, часто связанными с разными ас­пектами человеческой среды. И из числа этого плодовитого и много­главого семейства богов, у которого имелся целый рой дальних род­ственников в каждой деревушке, в Египте особо выделился бог Солнца. Новый институт царской власти удерживался на своем троне не благодаря одной только грубой силе, а благодаря тому, что он во­площал собой вечную власть и космический порядок.

Здесь зародился новый вид науки - отличный от того тщательно­го наблюдения и умения прослеживать тесную связь между вещами, которые благоприятствовали окультуриванию растений и животных, новая наука опиралась на отвлеченный безличный порядок: счет, из­мерение, точную систему записи; без раннего развития этих атрибу­тов такие совершенные памятники, как пирамиды, никогда не были бы построены. Счет дней, наблюдение за лунными месяцами и сол­нечным годом, измерение уровня подъема воды в Ниле и выхода его из берегов - все это входило в обязанности жреческой касты. Как я уже говорил, новая власть и новый порядок нашли прекрасное сим­волическое выражение в учреждении первого египетского солнечно­го календаря.

Астрономические знания - пусть и чересчур перегруженные драматичными сказаниями, чувственными метафорами и инфантиль­ной магией, - проникли во все сферы жизни. Зарождавшиеся уста­новления цивилизации нацеливались на власть, действовали с огляд­кой на космос и механически управлялись и организовывались. Про­странство и время, власть и порядок стали основными категориями божественно управляемого существования; повторяющиеся движе­ния луны и солнца или мощные проявления природных сил - такие, как наводнение, буря и землетрясение, - оставляли глубокие следы в умах людей и, по-видимому, пробуждали (по крайней мере, в среде господствующего меньшинства) желание испытывать и применять собственную физическую силу, подражая самим богам.

В древнекитайской «Книге перемен» («И-Цзин») говорится: «Мы можем встать впереди неба - но небо не изменит своего хода; мы должны следовать за ним и сообразовываться с его порой и его переменами». Повсюду, в древности и позднее, такое представление ложилось в основу нового строя и становилось источником еще более строгого управления. «В древнем Китае, - замечает Джозеф Нидэм, - распространение императором календаря являлось правом, сопоста­вимым с правом чеканить монету с определенным изображением и надписью в западных странах позднейшего времени.»

Обе прерогативы являлись символами разумного порядка и при­нудительной физической силы, и обе, что характерно, оставались царской или жреческой монополией на протяжении веков; ибо ис­ключительное право чеканить деньги и устанавливать единую систе­му мер и весов является эмблемой всякого государственного сувере­нитета. Календарь же, по которому живет сегодня большая часть ми­ра, был впервые одобрен императором Юлием Цезарем, а позднее исправлен римским папой Григорием XIII. Без этого широко распро­странившегося уважения к неуклонному космическому порядку вели­ким техническим достижениям ранней цивилизации недоставало бы присущих им математической точности и физического совершенства.

Из-за отождествления личности царя с безличным, а главное, не­умолимым порядком небес, царская власть получила в свое распоря­жение огромное, чрезмерное количество энергии: политическое мо­гущество самодержца, опиравшееся на оружие и войско, расшири­лось еще и благодаря тем стихийным сверхъестественным силам, которые ему приписывались. Такое положение вещей утвердилось в

Египте, где царская власть приобрела наиболее абсолютный характер и наиболее самоуверенно отождествила себя с божеством - благодаря близкой ассоциации с древнейшими органическими жизненными энергиями, то есть с наиболее ранними проявлениями сына Гора, и его отца, Осириса, бога растительности, научившего людей земледе­лию и ремеслам. В системе символов царь изначально изображался быком - этим живым воплощением физической силы и сексуального плодородия, которое, несомненно, связывалось в подсознании со Священной Коровой - Хатхор, являвшейся одновременно богиней домашнего скота и луны.

Боги луны, солнца, ветра, как замечает Элиаде, возникли из «...небесной иерофании (высота, яркость, ослепительность неба, дождь): шумерский небесный бог Ан сделался главнейшим божест­вом вавилонян, и его храм в Уруке назывался Небесным домом.» Та­кое пристальное внимание к космическим силам было здравым ис­толкованием положения самого человека - то есть, его зависимости от не подвластных ему физических явлений. Если палеолитическое отождествление с животным миром и неолитическое погружение в сферу пола по-прежнему сохранялись, то небесные религии отлича­лись большей возвышенностью. Созерцание далеких небес, осозна­ние неизмеримой протяженности времени могли лишь зарождаться в более ранних культурах: за исключением круглых амулетов и костей с вырезанными изображениями, в пещерном искусстве не имеется никаких вразумительных следов подобного интереса.

Новый интерес к высокому, далекому, правильному, регулярно повторяющемуся, предсказуемому и исчислимому совпал с зарожде­нием царской власти; однако и прежние взгляды на мир не так-то легко уходили в прошлое. Напротив, наиболее обманчивые представ­ления симпатической и словесной магии по-прежнему сохраняли си­лу и связывались с пантеоном небесных богов: слово продолжало казаться настолько важным, что в одном сказании богиня Исида пы­тается добиться власти, с помощью волшебства узнавая тайное имя Атума. Туринский папирус эпохи девятнадцатой династии (1350- 1200 гг. до н. э.), из которого стала известная эта легенда, сам служил заговором, и написанные на нем слова повторяли для исцеления от змеиного укуса.

Но в конце концов небесные боги закрепили за собой полное господство. Небесные явления, измерявшиеся со все возраставшей тщательностью и точностью, убеждали человека в существовании упорядоченного мира, который хотя бы частично возвышался над первородным хаосом или человеческим капризом. В качестве главно­го представителя этих небесных сил - по крайней мере, в пределах собственных территорий, - царь должен был повсюду поддерживать порядок. Понятие порядка, некогда ограничивавшееся лишь сферой племенного ритуала и членораздельной речи, отныне сделалось все­охватным.

Со временем вавилоняне стали накладывать то же понятие пре­допределенного порядка и на плоскость якобы случайных событий повседневной жизни: определяя ход и положение планет в миг рож­дения человека, они таким образом предсказывали весь ход его бу­дущей жизни. Биографические данные, необходимые для подобного вычисления, опирались на систематические наблюдения. Таким обра­зом, из института божественной царской власти родилась не только математическая регламентация, но и научный детерминизм. Основ­ные математические и научные начала в астрономии были заложены задолго до ионийских натурфилософов VI века до н. э. Это была сово­купность рациональных прозрений и иррациональных предположе­ний, которые породили новую технологию власти.

Прежде чем обратиться к рассмотрению последствий такой пе­ремены, давайте выясним, как действовали те же явления в совер­шенно иных географических и социальных условиях Если мифу о божественной царской власти предстояло овладеть силами цивилиза­ции и впоследствии перерасти в производный от него «миф маши­ны», то было крайне важно, чтобы он оказался способен преодолеть чисто местные обстоятельства и извлечь выгоду из различных куль­турных условий. Что любопытно, на протяжении позднейших эпох институт царской власти проник в более примитивные племенные общины; а вдобавок, этот технический и социальный комплекс так или иначе распространился по всей планете - от Китая и Камбоджи до Перу и Мексики.

Ниже я вновь обращусь к свидетельству, весьма компетентно ис­следованному Анри Франкфортом, - чтобы прийти совсем к другим выводам.