Миф машины Техника и развитие человечества

Камень и охотник

Ледниковый период, который геологи называют плейстоценом, охва­тил последний миллион лет и покрыл значительную часть северного полушария льдом. Четыре долгих холодных периода чередовались с более короткими промежутками умеренного климата - более тепло­го, влажного и облачного. Под давлением столь сурового влияния среды древний человек сам творил свой облик, совершенствуя свое анатомическое сложение, благодаря чему научился ходить на двух ногах, разговаривать и делать разные предметы своими руками, а самое главное - заставляя все эти умения приносить пользу уже бо­лее социализированной и очеловеченной личности.

Выживание человека у самой границы ледяного покрова - «близ гибельных зубов» - говорит и о его упорной выносливости, и о его приспособляемости. Судя по имеющимся свидетельствам, человек стал добывать огонь и охотиться примерно пятьсот тысяч лет назад, а изготовлять орудия - наверное, несколько позже. Каковы бы ни были унаследованные от предков недостатки человека, он был по крайней мере весьма закаленным существом. Для многих животных такие климатические условия оказывались суровыми. Некоторые, вроде мамонта и носорога, преодолевали их, обрастая густой шерстью; сам же человек, достаточно преуспев в охоте, не просто защищал свое тело мохнатыми звериными шкурами, но даже сшивал их в более или менее облегающие одежды типа эскимосских.

На конечной стадии обледенения, начавшейся около ста тысяч лет назад, географические горизонты сузились, зато человеческие - расширились. Здесь весьма уместно привести мнение А. Дж. Тойнби о том, что суровые условия существования мобилизуют и укрепляют человеческие возможности, тогда как более легкая жизнь в тропиче­ском климате этого не требует. В этот-то период и появился новый мутант первобытного человека - homo sapiens Он шагнул вперед во всех областях культуры, дальше, чем его предшественники за проме­жуток времени, вдесятеро превышающий срок его существования, - быть может, только оттого, что последние шаги всегда оказываются самыми легкими.

Довольно высокая скорость человеческого прогресса в течение периода, когда физические условия существования, вплоть до 10000 г. до н. э., зачастую были просто чудовищными, указывает, по - видимому, на два фактора: дальнейшие генетические и социальные изменения, благоприятствовавшие развитию интеллекта, и значи­тельный успех в символотворчестве в речи и образном мышлении, позволивший передавать приобретенные привычки и знания более эффективно, чем это происходило когда-либо раньше. Обоим этим факторам имеются многочисленные свидетельства в наскальных ри­сунках, впервые обнаруженных сто с лишним лет назад в пещерах на территории Франции и Испании. Эти находки помогли целиком пе­ресмотреть представления о древнем человеке; однако эти древние изображения его грубого существования столь неподвижны, что по сей день выражение «пещерный человек» быстрее всего ассоцииру­ется у многих со словом «дубинка».

Вплоть до этой фазы, по всей видимости, в первобытном обще­стве не существовало четкого разделения труда, а потому не возника­ло чисто профессиональных побуждений совершенствовать камен­ные орудия; так что те усовершенствования, которые заслуживают внимания, следует измерять отрезками уже не в десять, а в пятьдесят тысяч лет. Согласно Брейдвуду, начиная с середины плейстоцена намечается четкая стандартизация по крайней мере тесаных орудий. Это говорит о том, что «у людей появились понятие об идеальной стандартной форме, подходящей для выполнения какой-то особой работы, и они научились точно воспроизводить ее». Брейдвуд спра­ведливо считает, что это подразумевает наличие у человека двух спо­собностей: во-первых, предвидеть будущую потребность в данных орудиях, и во-вторых, символотворчество, благодаря которому види­мое и слышимое это соотносится с невидимым тем.

Это самое общее суждение, которое можно вынести относитель­но древнейших технических свершений человека. Те же грубые фор­мы, что типичны для ашельской культуры, продолжали применяться еще двести тысяч лет; между тем, несколько улучшенные орудия сменившей ее леваллуазской стадии просуществовали почти столь же долго - в сорок раз дольше, нежели длился весь период документи­рованной человеческой истории. Даже неандертальцев, которые уже имели крупную черепную коробку и погребали мертвецов около пя­тидесяти тысяч (или больше) лет назад, нельзя обвинить в том, что они двигались вперед семимильными шагами.

Однако приблизительно тридцать тысяч лет назад этот времен­ной масштаб меняется. Хотя новые находки, быть может, внесут по­правки в эти предварительные датировки, наблюдается следующая картина: одна четко определяемая культура сменяет другую через интервалы от трех до пяти тысяч лет; это чрезвычайно короткие про­межутки в сравнении с предшествующими фазами. Холод этой по­следней стадии ледникового периода привел к суровым изменениям в жизни растений и животных северного полушария: сезон, благопри­ятный для роста, стал таким же коротким, каков он сегодня вблизи арктического круга; и перед первобытными общинами, зависевшими главным образом от собирательства, встал выбор: либо переселиться в более теплые края, либо переменить образ жизни и начать промы­сел крупных стадных животных, которые тоже проявили стойкость к климатическим переменам.

Под давлением таких обстоятельств человек быстро достиг ус­пехов в изготовлении орудий; он начал добывать камень в карьерах и даже разрабатывать копи; а заметно возросшие навыки в обработке камня говорят о наметившемся разделении труда и, возможно, о за­нятии ремеслом в течений всей жизни.

Итак, палеолитический человек отнюдь не устрашился суровых условий ледникового климата, а впоследствии благодаря им лишь набрался смелости и, по-видимому, во многих отношениях даже пре­успел: ведь, овладев искусством охоты, он начал получать больше протеинов и жиров, чем он мог получить при прежнем, более скуд­ном, рационе. Скелеты рослого ориньякского человека, подобно те­лосложению современных акселератов, свидетельствуют о том, что его «меню» обогатилось. Проявляя изрядную изобретательность и согласованность при сооружении западней или ям для крупного зве­ря, устраивая или обращая себе на пользу лесные пожары, пугавшие большие стада, совершенствуя каменные орудия - так, чтобы проты­кать ими крепкие шкуры, которые невозможно было пронзить прока­ленными на огне наконечниками копий, - и, несомненно, извлекая выгоду из зимних холодов для сохранения заготовленного мяса, эти новоявленные охотники как никогда раньше покорили природное окружение и даже, благодаря дополнительным запасам жира, при­способились к длинным зимам. И хотя такое существование было чрезвычайно тяжелым, а жизнь - скорее всего, довольно короткой, у человека все-таки оставалось время на размышления и изобретения, на ритуал и искусство.

И здесь опять-таки, рискуя впасть в тенденциозное преувеличе­ние, я должен отметить, что чрезмерное сосредоточение на каменных орудиях отвлекло внимание от других сфер технического воздейст­вия человека: обработки кожи, жил, волокон и дерева, - и, в частно­сти, помешало по достоинству оценить один выдающийся вид ору­жия, изготовление которого началось в этих условиях, - оружия, сви­детельствующего о развитой способности к абстрактному мышле­нию. Ибо приблизительно тридцать - пятнадцать тысяч лет назад палеолитический человек изобрел и усовершенствовал лук со стре­лами. Это оружие, пожалуй, и стало первой настоящей машиной.

До той поры орудия и оружие человека являлись лишь продол­жением его собственного тела - как, например, дротик, или имитаци­ей специального органа какого-то другого существа, как бумеранг. Однако ничего, похожего на лук со стрелами, в природе нет: это столь же странное, столь же своеобразное порождение человеческого ума, как, скажем, корень квадратный из минус единицы. Это оружие

- чистая абстракция, перенесенная на физическую форму; но одно­временно оно было обязано своим существованием «трем китам» первобытной техники: дереву, камню и звериным жилам.

Итак, существо, которое додумалось использовать потенциаль­ную энергию тетивы, чтобы пускать маленькое копье (стрелу) на рас­стояние, превышающее обычный отрезок, пролетаемый брошенным орудием, - уже достигло нового уровня мышления. Это был шаг впе­ред по сравнению с более простым устройством, стоящим на полпути между орудием и машиной, - дротиком. Вместе с тем, такая комби­нация паза и метательного копья была столь эффективной, что, как заметил капитан Джеймс Кук, на расстоянии ста пятидесяти футов оказывалась более точной и смертоносной, чем его собственные мушкеты.

Эти технические усовершенствования шли бок о бок с подобны­ми же успехами в искусстве, хотя в последнем случае с подготови­тельными стадиями обстоит неясно, ибо появляются умело вылеп­ленные фигуры как будто внезапно - из загадочного «ниоткуда», ко­торое по-прежнему не поддается адекватному описанию. Исходя из самой природы этих успехов, можно по справедливости заключить, что в древнейшем искусстве языка происходили еще более реши­тельные сдвиги к лучшему, возникали те тончайшие оттенки значе­ний событий во времени и пространстве, которые имеются в языках более поздних эпох. Первый музыкальный инструмент - дудка, или свирель, обычно связываемая с именем Пана, - появляется в росписи мадленского периода, где изображена весьма «паноподобная» фигура

- то ли волшебник в маске, то ли вымышленное создание, получело - век-полуживотное, как и сам Пан. Но кто знает, когда впервые изо­брели тростинки, издающие мелодичные звуки?

«Укване достал свой лук и, уперши один его кончик в засохшую дынную корку, принялся водить камышинкой по тетиве, извлекая звук.» Этот образ, взятый из замечательной книги о бушменах, на которую я ссылался и раньше, свидетельствует о весьма раннем взаимодействии искусства и техники: он уводит нас к тем временам, когда Прометей и Орфей были близнецами - почти сиамскими близ­нецами. Можно высказать догадку (пусть и сомнительную), что вна­чале лук использовался как музыкальный инструмент, и лишь потом звенящая струна навела людей на мысль о многих других своих предназначениях - в качестве оружия охоты или же инструмента, вызывающего вращательное движение трута. Тогда эта гипотетиче­ская история лука должна заканчиваться возвращением к исходной точке в последних изысканных усовершенствованиях кремонской скрипки.

Лук со стрелами может послужить исконной моделью для мно­гих позднейших механических изобретений, облекавших человече­ские потребности - но не всегда естественные склонности - в отде­ляемые, специализированные, отвлеченные формы. Как и язык, клю­чевая идея «отделяема». С другой стороны, оперение стрелы, обеспе­чивающее точность попадания, возможно, объяснялось изначальным магическим отождествлением летящей стрелы с крыльями живой птицы. Вот один из тех многих случаев, когда магическое мышление зачастую сбивало людей с пути тем, что иногда действительно «сра­батывало». Но между изобретением лука и позднейших видимых машин, вроде гончарного круга, прошло, по-видимому, около десяти или двадцати тысяч лет.

Тем временем усовершенствование орудий и изготовление раз­личных предметов помогало ремесленникам палеолита в трех отно­шениях. Во-первых, регулярность затрачиваемых усилий оборачива­лась неким порядком по сравнению с чересполосицей жизни охотни­ка. Во-вторых, неподатливость твердых материалов вынуждала древ­них мастеров ближе знакомиться с природной средой, так как они понимали бессилие одного лишь чисто субъективного желания или магического ритуала, не сопровождающегося разумным подходом и физическими усилиями: требовалось и то, и другое. И в-третьих, воз­росшая ловкость палеолитического человека повышала его уверен­ность в себе и приносила немедленное вознаграждение - не просто удовольствие от работы, но и сам произведенный предмет - его соб­ственное творение.

Теперь, когда я уже достаточно задержался на закостенелом представлении о древнейшем хозяйстве человека, пора отдать долж­ное той положительной роли, которую действительно играл камень с весьма ранней стадии человеческого развития. Камень выделялся среди всех прочих элементов среды собственными отличительными свойствами - своей твердостью и прочностью. Реки могли менять свое течение, большие деревья, если в них ударяла молния, рушились или сгорали, - зато обнажения каменных пород оставались самыми долговечными урочищами в изменчивом пейзаже. На протяжении всей человеческой истории камень служил и средством, и символом целостности; а сами его твердость, цвет и текстура, по-видимому, зачаровывали и притягивали древнего человека. Возможно, поиск камней шел бок о бок с собирательством, еще задолго до того, как человек распознал и стал искусно применять такие камни, как кре­мень и обсидиан, особенно ценные для изготовления орудий.

Разработка кремневых месторождений и изготовление каменных орудий впервые привило человеку вкус к систематическому, непре­рывному труду. То, что долбить кремень киркой - это занятие, тре­бующее огромных мышечных усилий, я убедился сам, когда в 1918 году меня призвали во флот: одним из первых моих заданий было вгрызаться в кремневый холм на нашей островной военной базе в Ньюпорте на Род-Айленде. Даже стальная кирка ненамного облегча­ла этот каторжный труд: так что, вполне вероятно, древнему челове­ку требовалось призывать себе на помощь вселяющую надежду ма­гию для выполнения столь изнурительной работы. Правда, усилия вознаграждались появлением своеобразной мужской гордости - гор­дости, которая долгое время (до появления автоматизации) была свойственна всем горнякам.

Отчасти благодаря обработке камня древний человек научился чтить «принцип реальности» - необходимость упорных и напряжен­ных усилий для достижения отдаленной награды, - в отличие от принципа удовольствия, предписывающего повиноваться мгновен­ному импульсу и ожидать немедленного вознаграждения, не прила­гая особых усилий. Если бы палеолитический человек оказался столь же равнодушным к камню, сколь долго цивилизованный человек ос­тавался равнодушен к своему органическому окружению, то сама цивилизация никогда бы не получила развития, ибо, как мы вскоре увидим, она изначально была порождением каменного века, создан­ным с помощью каменных орудий человеком с каменным сердцем.