Миф машины Техника и развитие человечества

Денежные стимулы динамического развития

Вернер Зомбарт как-то заметил, что, если бы его попросили устано­вить дату наступления капитализма, он бы указал приблизительно 1202 г. н. э., то есть дату публикации «Liber Abbaci» Леонардо Пизано

- первого популярного трактата по арифметике. Выбор какой-либо единственной точки отсчета, разумеется, останется спорным: ведь можно привести десятки столь же переломных моментов. Однако среди важнейших черт новоявленного капитализма - его особо при­стальное внимание к отвлеченным количествам, которое развилось как раз благодаря подобным наставительным сочинениям.

Эта новая форма универсальной отчетности обособляла от жи­вой ткани событий именно те факторы, что можно было оценивать на безличном, количественном уровне. Счет числам начался здесь, а под конец только числа и принимались в расчет. Собственно, это и было более важной заслугой капитализма, чем любой из вещественных товаров, которые покупали и продавали торговцы. Лишь тогда, когда привычка прибегать к математическим абстракциям укоренилась среди подавляющего большинства общества, физические науки смогли вновь утвердиться на тех позициях, какие они занимали пре­жде в крупных торговых городах ионической Греции. И снова - от­нюдь не случайна связь. Фалес, этот первый философ, занимался спе­куляцией более чем в каком-то единственном смысле: согласно Дио­гену Лаэртскому, однажды, предвидя большой урожай маслин, он заранее по дешевке скупил все давильни и потом разбогател, пере­продавая их по дорогой цене.

Везде, где утверждался капиталистический дух, люди сталкива­лись с отвлеченным счетом бухгалтерского толка: расчет по времени, взвешивание и измерение, все более точного характера, стало отли­чительной приметой всего этого режима. Такая перемена не была чем-то самопроизвольным: она явилась результатом осознанного на­мерения и настойчивого внушения. Уже с XIII века, начальная школа, включавшая обязательные дисциплины чтения, письма и арифмети­ки, насаждала в умах учеников также основы науки, позволявшей осуществлять куплю-продажу на расстоянии, составлять договоры, вести бухгалтерские книги и счета. Спрос на надежную информацию и тщательные предсказания, необходимые при заочной закупке това­ров, способствовал укоренению количественных оценок во всех об­ластях; это коснулось не только системы мер и весов, но и астроно­мических наблюдений в навигации, ставших еще точнее.

Безличный бюрократический характер бухгалтерии соревновал­ся с монашеским или военным порядком за право заложить основа­ния жесткой дисциплины и безличной правильности, которые теперь постепенно распространялись на все стороны официальной жизни западной цивилизации. Этот порядок незаметно перешел на автома­тические машины и компьютеры, способные выносить человечные суждения и проявлять тактичность еще меньше, чем какой-нибудь вышколенный клерк. Новая бюрократия, занимающаяся управленче­скими делами и координацией, вновь сделалась необходимым при­датком всех крупномасштабных и действующих на расстоянии пред­приятий: при единообразии норм - ведение счетов и записей задавало тон для всех прочих частей машины. Неспособность считаться с этой математической стороной механизации как прелюдией к промыш­ленным изобретениям породила искаженное и однобокое представ­ление о современной технике. На наш взгляд, именно отдельные ору­дия и машины сами по себе в первую очередь способствовали пере­менам, которые сначала произошли в человеческом мышлении и впо­следствии были перенесены на различные установления и механизмы.

В течение тех веков, когда капитализм и механизм обретали форму, их окончательные тенденции оставались в значительной мере скрытыми, ибо на их пути стояло упрямое соперничество и чудовищ­ная инерция многих других установлений. Уже в XVI веке богословы из Парижского университета осудили открытие государственных банков на том основании, что ростовщичество (одалживание денег под проценты) есть грех согласно христианской теологии; а челове­колюбивая опека, которую гильдии предоставляли своим членам, в XVIII веке была настолько сильна, что новые предприятия, использо­вавшие более дешевые методы производства, были вынуждены (как указывал Адам Смит) перемещаться куда-нибудь в сельскую мест­ность или в не охваченные цеховой системой пригороды, тайком пе­реправляя свои товары в город.

Устремленные к загробному миру церковные доктрины и стро­гие феодальные обычаи - например, не подлежащая продаже земель­ная собственность, цеховые правила, высокие стандарты ремесла, семейные интересы, - всё это замедляло скорость капиталистических завоеваний. Стремление к качеству долгое время конфликтовало с потребностью в количестве. Даже в XVI веке, когда крупнейший ав­стрийский финансист и промышленник Якоб Фуггер Старший пред­ложил своему брату войти в его весьма прибыльное дело, последний отказался, объяснив, что столь греховное предприятие помешает ему спасти свою душу. В ту пору еще стоял такой выбор.

Более того, городской капитализм в раннюю пору своего распро­странения в Западной Европе был подвержен тем же порокам, какие порождала царская власть. Ведущие купеческие города прибегали к вооруженному насилию для уничтожения экономической мощи в других городах-соперниках и для установления максимально полной собственной экономической монополии. Эти столкновения были бо­лее дорогостоящими, разрушительными и, в конечном счете, даже более бессмысленными, чем столкновения между купеческим сосло­вием и феодальными порядками. Города вроде Флоренции, беспри­чинно нападавшие на другие процветавшие города - например, на Лукку и Сиену, - не только подрывали их экономику, но и подверга­ли собственную относительную свободу опасности таких же ярост­ных нападений с их стороны. Когда же капитализм шагнул за океан, то его представители обходились с туземцами, которых они повстре­чали в чужих краях, так же свирепо, как привыкли обращаться со своими ближайшими соперниками.

Таким образом, капитализм везде, где бы он ни процветал, уста­новил три главных канона успешного хозяйственного предпринима­тельства: измерение количества, счет и регламентация времени («Время - деньги») и концентрация на абстрактном денежном возна­граждении. Его высшие ценности - Власть, Прибыль, Престиж - проистекают из тех же источников; все они, практически не меняя личин, явились из «эпохи пирамид». Первая «ценность» порождала повсеместный и постоянный подсчет прибыли и убыли; вторая обес­печивала высокую производительность труда как машин, так и лю­дей; а третья привносила побудительный стимул в повседневную жизнь, в принципе, вполне равноценный - с позиций капиталиста - монашескому стремлению к вечной награде на Небесах. Погоня за деньгами сделалась страстью и наваждением - целью, по сравнению с которой все прочие цели выступали лишь средствами.

Когда вместо созерцательной жизни людей религиозных стала повсеместно цениться деятельная жизнь купцов, моряков, финанси­стов и промышленников, эти каноны обрели форму нравственных императивов - если не невротических побуждений. Вместе с тем, прежняя система ценностей оставалась настолько незыблемой, что даже в XIX веке желание удалиться от суетных дел в расцвете лет все еще было для многих купцов намного заманчивее, чем накапливать все больше и больше денег, постоянно занимаясь прибыльным делом.

Однако абстрактным выкладкам капитализма, в конечном итоге, суждено было сыграть куда более значительную роль и внести куда более важный вклад в области науки. В середине XVII века, когда в Лондоне было основано Королевское общество, купцы и банкиры заняли там ведущее место - и не просто как люди, выделявшие сред­ства на его содержание, но как активные участники-экспериментато - ры новой науки. Представления о том, что следует учитывать всякий предмет обмена и что «счета должны сходиться», возникли на столе­тия раньше, чем учение Роберта фон Майера102 о сохранении энергии.

Так ведение счетов и счет времени вошли во всеобщее употреб­ление в XVI веке, а для жертв, которых требовала такая система, ста­ли, к тому же, залогом обещания осязаемого вознаграждения. При царской власти вознаграждения привилегированным сословиям не вытекали напрямую из их службы, а зависели от прихоти правителя и часто бывали непропорциональны затраченным усилиям или ценно­сти результата. Но при новых «бухгалтерских» правилах игры капи­тализма неудача напрямую каралась убытками, зато успех, связанный со старательностью и предвидением, оборачивался более прибыль­ным вознаграждением.

Иными словами, капитализм основывался на методе соответст­вия, который успешно применяется дрессировщиками животных, чтобы добиваться повиновения приказам и выполнения усложненных трюков. А поскольку царская власть делала упор на наказание - ме­тод, имеющий четкую границу (смерть человека, наказанного слиш­ком сурово) - то при раннем капитализме у возможностей вознагра­ждения не было границ. Вдобавок, новое побуждение оказалось при­влекательным отнюдь не для какого-то одного сословия: теоретиче­ски, оно сулило надежду даже скромнейшему из людей, если тот со­гласился бы целиком посвятить себя делу. Как позднее утверждал «бедный Ричард», можно было сделать большое состояние, начиная с малого и добиваясь своего бережливостью, проницательностью и сосредоточенностью. Теоретически, любой Дик Уиттингтон мог бы стать лорд-мэром Лондона.

Эдуард Торндайк1СЬ, чьи психологические эксперименты устано­вили, что для эффективного соотношения между затратой и наградой вознаграждение имеет большее значение, чем наказание, - сознавал контраст между методом наказания - традиционным средством поли­тического управления, и противоположным ему методом, которым обычно пользуются в бизнесе. «Переход от феодального состояния к договорным основам современного мира явился в некоторой степени переходом от привычки и обыденности, основанных на угрозах и наказаниях, к экспериментированию, основанному на надеждах и вознаграждениях», - отмечал он. Однако особенность капиталисти­ческой экономики заключалась в том, что немедленное вознагражде­ние чаще всего обретало отвлеченную форму денег, а всякое даль­нейшее получение награды рабочим и потребителем откладывалось до той поры, пока инвесторы и управляющие не были полностью удовлетворены (хотя, в принципе, их желание получить еще больше прибыли не сковывалось никакими границами). В телеологии дело­вого предприятия прибыль являлась конечной целью жизни. В срав­нении с таким подходом древняя фараоновская система, устремлен­ная к достижению «Жизни, Здоровья, Благополучия», была гораздо ближе требованиям органической действительности.

Коротко говоря, капитализм взял на вооружение и растиражиро­вал мощную положительную мотивацию, которая - по вполне понят­ным человеческим причинам - никогда не применялась в более при­митивных обществах. Правда, в течение веков капиталист продолжал пользоваться только негативной формой - наказанием вместо возна­граждения, - для понуждения рабочего к послушанию, осмотритель­но приберегая награду для себя, для своих коллег-управителей и для инвесторов.

Деньги - как связующее звено во всех человеческих отношениях и как главная мотивация всех общественных действий, - пришли на смену взаимным обязательствам между членами семьи, соседями, гражданами, друзьями. И по мере того, как прочие нравственные и эстетические соображения ослабевали, динамика могущества денег возрастала. Деньги стали единственной формой власти, которая, в силу самой своей отвлеченности от всякой реальности, не знала пре­делов, - хотя, в конце концов, такое безразличие к конкретной реаль­ности обернулось возмездием в прогрессирующей инфляции «рас­ширяющейся экономики».