Миф машины Техника и развитие человечества

Бремя потребления

Но самым долгосрочным экономическим эффектом первого мифа машины стало разделение всех людей на работающих и тех, кто жи­вет праздно за счет излишка, отнятого у тружеников, вынужденных влачить жалкое существование. Принудительная нищета влекла за собой принудительный труд; в сельскохозяйственном обществе и то, и другое объяснялось царской монополией на землю и царским пра­вом узуфрукта. Согласно аккадским и вавилонским преданиям, боги сотворили людей, чтобы самим освободиться от тягостной необхо­димости трудиться. Здесь (как и во многих других случаях) боги уже сделали в людском воображении то, что в действительности сделали цари.

В мирное время цари и знать жили по принципу удовольствия: ели, пили, охотились, играли, совокуплялись, - и все это делалось в обстановке показной роскоши. Поэтому в период, когда обретал форму миф машины, в поведении и фантазиях правящих сословий впервые сказались проблемы экономики изобилия, - и здесь как бы заранее отразив процессы, разворачивающиеся в нашу эпоху.

Если внимательно проследить за развитием заблуждений правя­щих классов на протяжении всей истории, мы увидим, сколь далеко было большинство из них от понимания ограничений простой физи­ческой силы и жизни, сосредоточенной на легком потреблении, - то есть убогой жизни паразита, кормящегося за счет терпеливого хозяи­на. Скука пресыщения с самого начала преследовала эту экономику избыточной власти, производившую избыточные товары: она приво­дила к неосознанной личной роскоши и еще более неосознанным ак­там коллективных правонарушений и разрушений. А те, в свою оче­редь служили средством установления высшего статуса правящего меньшинства, чьи желания не знали пределов и чьи преступления превратились в ницшеанские добродетели.

За ранними примерами досадных сторон изобилия далеко ходить не надо. Одна египетская история, переведенная Флиндерсом Петри, повествует о пустоте жизни фараона: любое желание правителя ис­полняется слишком легко, а время давит на него невыносимой тяже­стью. В отчаянии фараон обращается к своим советникам, чтобы те помогли избавиться ему от скуки. Тогда один из них дает ему клас­сический совет: пусть царь велит заполнить лодку облаченными в тонкие одеяния, почти нагими, девушками, которые будут грести по воде и петь для него песни. К величайшей радости фараона, ему уда­ется на время прогнать мучительную тоску; так, по меткому замеча­нию Петри, придворный фараона изобрел первое «музыкальное ре­вю» - это неизменное утешение «усталых дельцов» и солдат в уволь­нении.

Однако слишком часто подобных преходящих способов разве­яться оказывалось недостаточно. Среди немногочисленных литера­турных документов, обнаруженных к настоящему времени, имеются два текста - один египетский и один месопотамский, - где говорится о самоубийстве. В обоих случаях знатный богач, которому доступна любая роскошь и чувственное удовольствие, находит свою жизнь невыносимой. Его легко сбывающимся мечтам недостает пряной приправы действительности. Египетский спор между человеком и его душой относится к периоду, последовавшему за крушением эпохи пирамид, и описывает отчаяние представителя высшего сословия, решившего уйти из жизни, - что по-своему снимало иррациональ­ность, господствовавшую в верхах египетского общества. Но месопо­тамский диалог богатого хозяина со своим рабом, относящийся к первому тысячелетию до н. э., еще характернее: вельможа признается, что ни накопленные богатства, ни власть, ни любовные наслаждения не наполняют жизнь смыслом. Другой текст, относящийся уже к VII веку до н. э., - «Диалог о жалкой участи человека», - более подробно затрагивает данную тему. Этот документ окрестили «вавилонским Екклесиастом», что само по себе свидетельствует о глубине его пес­симизма: в «Диалоге...» говорится о горечи власти, не знающей смягчения любовью, о тщете богатства, обреченного наслаждаться лишь теми благами, что продаются за деньги.

Если это - всё, на что могло надеяться обласканное судьбой меньшинство, в оправдание тысячелетий неустанных коллективных усилий и жертвоприношений, то становится очевидным, что культ власти с самого начала основывался на грубом заблуждении. Поэто­му конечный результат оказался для сословия правителей таким же вредоносным, каким был сам механизм для обездоленных и социаль­но униженных тружеников и рабов.

Итак, уже с самых ранних ступеней развития, под давлением мифа о божественной царской власти деморализующие стороны не­ограниченной власти проступали как в легендах, так и в документи­рованной истории. Однако долгое время эти недостатки заслонялись непомерными надеждами, которые пробуждала в умах людей «не­зримая машина». Хотя множество отдельных изобретений долгое время оставалось вне досягаемости коллективной машины, которая могла предоставлять лишь частичную и неуклюжую замену, тот дух, что стоял за этими изобретениями, - стремление покорить простран­ство и время, ускорить передвижение и сообщение, укрепить челове­ческую мощь с помощью космических сил, значительно увеличить промышленное производство, насколько возможно повысить потреб­ление, установить систему абсолютного контроля и над природой, и над человеком, - все это уже укоренилось и обрело щедрую подпитку на почве фантазии в первую эру мегамашины.

Одни семена сразу же пустили мощные ростки, а другим, чтобы прорасти, понадобилось пять тысячелетий. Когда это происходило, вновь появлялся - в том или ином обновленном обличье - божест­венный царь. И сопровождали его все те же инфантильные амбиции, раздутые паче прежних границ, предстающие иными лишь из-за того, что они наконец стали осуществимыми.