Миф машины Техника и развитие человечества

Камни, кости и мозги

Ошибочное представление о том, что человек есть прежде всего жи­вотное, производящее орудия и обязанное своим необычайно высо­ким умственным развитием главным образом длительной практике в изготовлении орудий и оружия, вытеснить будет нелегко. Как и дру­гие правдоподобные теоретические построения, оно ускользает от рациональной критики, в особенности еще и потому, что льстит тще­славию современного «человека технического» - этого призрака, об­лаченного в железо.

На протяжении последнего полувека сам этот короткий проме­жуток времени как только не называли: век машин, век энергии, век стали, век бетона, век покорения воздуха, век электроники, ядерный век, век ракет, компьютерный век, космический век, век автоматиза­ции. Исходя из подобных характеристик, едва ли догадаешься, что все эти недавние технические победы являются лишь крупицей в бесконечном количестве чрезвычайно разнообразных слагаемых, ко­торые и входят в нынешнюю технологию, и составляют лишь ни­чтожнейшую часть всего наследия человеческой культуры. Если вы­черкнуть хотя бы одну фазу далекого человеческого прошлого - со­вокупность изобретений палеолитического человека, начиная с язы­ка, - то все эти новейшие достижения оказались бы совершенно бес­полезными. И то же самое можно сказать о культуре одного поколе­ния.

Растущее освоение «внечеловеческой» энергии, которая харак­терна для недавнего периода, как и полное переустройство человече­ского окружения, которое началось еще пять тысяч лет назад, - явле­ния сравнительно второстепенные с точки зрения начавшихся гораз­до раньше преобразований человека. Главная причина, по которой мы переоцениваем важность орудий и машин, это то, что наиболее значимые ранние изобретения человека - будь то в области обрядов, общественного строя, нравственности или языка, - не оставили ника­ких материальных следов, тогда как каменные орудия, относимые к разным периодам от полумиллиона лет назад можно связать с опо­знаваемыми костями гоминидов тех же периодов.

Но если орудия действительно являлись важнейшим фактором умственного развития, оторванного от сугубо животных потребно­стей, то как тогда объяснить, что те примитивные народы, вроде ав­стралийских бушменов, у которых технология до сих пор пребывает на самом рудиментарном уровне, тем не менее обладают чрезвычай­но изощренными религиозными обрядами, крайне разработанной системой родственных связей и сложным, богатым множеством смы­словых нюансов языком? И далее, почему народы с высоко развитой культурой - такие, как майя, ацтеки и перуанцы, - по сей день поль­зуются лишь простейшим ремесленным оснащением, хотя они были способны возводить величественные сооружения, шедевры инженер­ного дела и зодчества, как, например, дорога, ведущая к Мачу-Пикчу, и сам Мачу-Пикчу? И наконец, чем объяснить, что майя, у которых не были ни машин, ни тягловых животных, были не только величай­шими художниками, но и мастерами трудных для понимания матема­тических вычислений9

Есть здравые основания полагать, что технический прогресс че­ловечества начался лишь с появлением homo sapiens'г. после того, как он разработал более изощренную систему средств выражения и об­щения, вместе с которой сложились и формы более сплоченной груп­повой жизни, так что отныне человеческие общины насчитывали большее число членов, нежели во времена первобытных предков. Но, если не считать найденных остатков угля с древних кострищ, единст­венными надежными следами человеческого присутствия являются наименее «оживленные» знаки его существования, то есть его кости и камни - разрозненные, немногочисленные и с трудом поддающиеся датировке, даже если они относятся к той поре, когда уже практико­вались погребение в урнах, мумификация или делались надгробные надписи.

Пусть материальные рукотворные свидетельства бросают упря­мый вызов времени, но то, что они способны поведать о человече­ской истории, - это гораздо меньше, чем правда, только правда, и ничего, кроме правды. Если бы единственными следами, которые остались бы от Шекспира, оказались бы его колыбель, кружка елиза­ветинской эпохи, его нижняя челюсть да несколько гнилых досок от подмостков театра «Глобус», - то по ним даже и смутно нельзя было бы вообразить себе содержание его пьес, и уж тем более как-либо угадать, что он был за поэт. И, впрочем, хотя мы оставались бы весь­ма далеки от справедливой оценки Шекспира, мы могли бы составить более адекватное представление о его творчестве, изучая известные пьесы Шоу и Йейтса и благодаря прочитанному восстанавливая ут­раченное прошлое.

Так же обстоит и с древним человеком. Приближаясь к заре ис­тории, мы сталкиваемся с такими свидетельствами, которые делают полное отождествление человека с его орудиями крайне сомнитель­ным, ибо в ту эпоху многие другие стороны человеческой культуры уже достигли чрезвычайно высокого развития, тогда как орудия тру­да по-прежнему оставались грубыми. В ту пору, когда египтяне и жители Междуречья изобрели искусство письма, построенное на символах, они продолжали пользоваться палками-копалками и ка­менными топорами. Но задолго до этого их языки успели превра­титься в сложные, грамматически упорядоченные, изощренные инст­рументы, с помощью которых можно было высказать и записать практически любой из аспектов постоянно расширявшегося челове­ческого опыта. Такое высокое развитие языка в раннюю эпоху, как я покажу позже, говорит если не о намного большей, чем считается, продолжительности истории, то, во всяком случае, о более постоян­ном и плодотворном развитии.

Хотя отдаление человека от чисто животного состояния осуще­ствлялось благодаря именно символам, а не орудиям, созданная им наиболее мощная форма символизма - язык - не оставляла зримых следов до тех пор, пока не достигла своего полнейшего развития. Но даже когда на костях погребенного в мустьерской пещере скелета обнаруживают раскраску красной охрой, то и этот цвет, и само по­гребение свидетельствуют о мышлении, освободившемся из-под гне­та грубой необходимости, уже движущемся к представлению мира с помощью символов, осознающем разницу между жизнью и смертью, способном вспоминать прошлое и обращаться к будущему и даже воспринимающем красный цвет крови как символ жизни: говоря ко­ротко, это мышление, которому ведомы слезы и надежда Само захо­ронение куда больше расскажет нам о человеческой природе, нежели то орудие, которым копали могилу.

Между тем, из-за того, что каменные орудия сохраняются лучше всего, прежние исследователи древнейшей культуры - Эдвард Тай - лор составляет важное исключение, - обычно приписывали им неиз­меримо большую важность, чем всем прочим проявлениям культуры, сопровождавшим их, - тем более потому, что сама эта культура оста­ется для нас практически недосягаемой Самой сохранности камен­ных предметов оказалось достаточно для утверждения об их преоб­ладающей значимости. Но в том-то и дело, что эти якобы прочные свидетельства полны изъянов; а их несообразие прикрывалось тео­риями куда более легковесными, нежели те, которые отважусь вы­двинуть я сам.

Тем не менее, остаются сомнения, - в некоторых случаях нераз­решимые, - относительно того, являются ли груды почти бесформен­ных камней, получившие название эолитов, делом рук природы или человека; и не имеется никаких ощутимых указаний на то, для чего же в действительности использовался так называемый ручной топор

- основное орудие ранне-палеолитических народов на протяжении сотен тысяч лет. Разумеется, это был не топор в современном смысле слова - то есть, специальный инструмент для рубки деревьев. Даже в случае с таким более изящным по форме орудием или оружием, как загадочный инструмент, получивший название ‘bвton de commande­ment',4 - изначальное его предназначение все равно вызывает сомне­ния, хотя в более поздние времена отверстие в этом коротком жезле использовали для выпрямления стрел.

В противовес таким вещественным, но весьма сложным для ис­толкования находкам, мы - отстаивая свой тезис о становлении соз­нания, - можем прибегнуть к другому столь же прочному, но одно­временно столь же зыбкому свидетельству: это человеческий скелет, крайне редко доступный для исследователя целиком, а в частности, его черепная коробка. Имеются доводы (добытые благодаря изуче­нию других животных, помимо человека, и приводимые у Бернхарда Ренша) в пользу того, что лобная доля, отвечающая за более специ­фические, тонкие и разумные реакции, растет быстрее, чем остальные части мозга; и что у человека эта часть мозга всегда была более раз­витой, чем у ближайших к нему приматов.

Это развитие продолжалось у промежуточных человеческих ти­пов, пока приблизительно пятьдесят или сто тысяч лет назад не воз­ник homo sapiens; к тому времени человеческий мозг в целом уже достиг своего нынешнего размера и структуры. К сожалению, размер и вес мозга-лишь весьма приблизительные индикаторы умственных способностей, показательные главным образом при сравнении родст­венных видов. Гораздо важнее количество активных слоев, слож­ность нейронных связей, специализация и локализация функций; ведь если учитывать только чистую массу или вес, то вполне может ока­заться, что у великого ученого мозг меньше, чем у какого-нибудь борца-чемпиона. Здесь снова свидетельства, кажущиеся достоверны­ми, порождают ложное чувство уверенности.

Однако, чем бы еще ни являлся человек, он уже с самого начала был преимущественно животным с высоко развитым интеллектом Более того, он бесспорно стоит выше всех других позвоночных жи­вотных, так как имеет наиболее специализированную нервную сис­тему, при развитии которой сначала появилась обонятельная лукови­ца и мозговой ствол, а затем увеличилось количество и сложность нервной ткани в таламусе, или «старом мозге» (у предков человека этот участок, в котором локализовались эмоции). С мощным ростом лобной доли сложилась целая система, способная справиться с гораз­до более обширными сведениями об окружающем мире, чем это бы­ло под силу любому другому животному: она фиксировала чувствен­ные впечатления, блокировала ответные сигналы, соответствующие раздражителям, исправляла неудачные реакции, выносила быстрые суждения и генерировала связные сигналы, и, не менее успешно со­храняла полученные результаты в обширной кладовой памяти.

Наделенный этим вложенным в него природой снаряжением, че­ловек «осознавал» окружавший его мир гораздо лучше, чем любое другое животное, и потому сделался господствующим биологиче­ским видом на планете. Но что, пожалуй, еще важнее, - он стал «осознавать» самого себя. Та всеядность, которая дала ему преиму­щество перед другими, более разборчивыми в еде, животными, - так как он умел приноравливаться к переменам в климате и изобретал разные способы добывания пищи, - имела свое соответствие и в его умственной жизни: это сказывалось в непрестанных поисках, неуто­мимом любопытстве, безрассудно храбром экспериментаторстве че­ловека. Поначалу все это, несомненно, касалось еды, но вскоре за­тронуло и иные сферы, так как кремень и обсидиан, оказавшиеся лучшим материалом для орудий, можно было найти не везде, а на то, чтобы их разыскать и опробовать, требовалось время. Даже перво­бытные люди нередко проделывали для их добычи значительные расстояния. Это в изобилии наделенное интеллектом существо с вы­соко организованной нервной системой могло гораздо чаще идти на риск, чем прочие животные, потому что у человека для исправления неизбежных ошибок и заблуждений уже имелось нечто большее, не­жели тупой животный инстинкт. А кроме того, в отличие от всех дру­гих животных, у него имелась потенциальная способность объеди­нять частицы приобретенного опыта в куски связного целого - зри­мого или припоминаемого, воображаемого или предвосхищаемого. Позднее эта черта сделалась господствующей у более высших чело­веческих типов.

Если бы мы захотели вкратце охарактеризовать первоначальное состояние человека в тот момент, когда он перестал быть просто жи­вотным, привязанным к извечному кругу кормления, сна, спаривания и выращивания молодняка, - нам бы, пожалуй, не удалось это сде­лать лучше, чем уже сделал Руссо в своем «Рассуждении о происхо­ждении неравенства». Он описал человека как «животное, которое слабее одних и менее проворно, чем другие, но в целом организован­ное самым выгодным в сравнении с другими образом».

Перечислим вкратце эти преимущества: вертикальное положе­ние тела, стереоскопическое цветовое зрение с широким спектром, способность ходить на двух ногах, так что руки освобождаются для иных целей, помимо передвижения и кормления Сюда же можно отнести способность как производить постоянные двигательные ма­нипуляции, так и выполнять повторяющиеся ритмичные телесные движения; умение издавать различные звуки и изготавливать орудия. Поскольку, как указывал д-р Эрнст Майр, даже примитивнейшие го - миниды, чей мозг был едва ли больше мозга антропоидов, уже умели производить орудия, последняя из перечисленных способностей со­ставляла, вероятно, лишь второстепенный компонент во «влиянии естественного отбора на увеличение мозга». Позже я особо останов­люсь на этом вопросе и укажу еще одну-две черты в специфическом умственном багаже человека, на которые почему-то никто не обра­щал внимания.