ЖИЗНЬ И НРАВЫ НАСЕКОМЫХ

ВОЗМОЖНО ЛИ ОБУЧЕНИЕ НАСЕКОМОГО

Вопрос может показаться странным, но если бы можно было ответить на него утвердительно, перед нами откры­лась бы совершенно новая область. Мы уже знаем, что в. своей повседневной жизни (например, при возвращении в. гнездо) насекомое способно запомнить множество мелких подробностей главным образом топографического характе­ра, которые помогают ему находить обратный путь к гнез­ду. Но речь идет о большем: в какой степени сигналы,, поступающие из внешнего мира, могут, исходя из потреб­ностей организма или предстоящей задачи, изменяться: или перегруппировываться.

Чтобы понять всю важность вопроса, необходимо со­вершить экскурс в область, с виду весьма далекую, а имен­но в область психологии белой крысы. Американские уче­ные проявили к этому животному особую благосклонность* и вот уже более трех десятков лет они заставляют его про­ходить по все усложняющимся лабиринтам, меняя темп, прохождений и время отдыха между ними, сообщая под­опытному зверьку электрические толчки в строго опреде­ленные участки тела, и т. д. Поистине монументальный список литературы по этому вопросу насчитывает тысячи названий. Работ так много, что нет человека, который прочел бы все. При таком положении позволительно ду­мать, что механизм исследования дает некоторые перебои и что неизбежные обобщения не были вовремя сделаны. Как бы то ни было, техника лабиринта, или, скорее, дрес­сировки вообще, представляется бесконечно плодотвор­ной и позволяет делать интересные выводы относительна

Памяти крысы, ее сообразительности, способности реаги­ровать и т. д.

Так, например, крысы обучаются лучше, если предо­ставить им больше времени для отдыха между прохожде­ниями лабиринта (обучение «растянутое» в противополож­ность обучению «сосредоточенному»). То же, к слову, на­блюдается у человека при заучивании ряда не имеющих значения слогов. Следовательно, варьируя время отдыха п ведя счет ошибок, совершаемых в лабиринте, можно все лучше и лучше познавать законы запоминания. С дру­гой стороны, сделаем так, чтобы крыса в то время, как она мирно проходит по лабиринту, услышала, например, резкий свисток. Ее возбуждение сразу же скажется на подъеме кривой ошибок, которая будет очень медленно опускаться до уровня кривой ошибок, совершаемых кон­трольными животными. Кривая отразит возбудимость кры­сы. И так как мы получаем в ней критерий оценки,-то очень заманчиво попробовать давать свисток в начале или в кон­це обучения, варьировать интенсивность свистка, давать несколько свистков подряд и т. д.

Техника лабиринта помогла продвинуться в еще нераз­веданные области физиологического изучения возбуди­мости. Наконец, в тот момент, когда обучение уже очень продвинулось вперед, изменим условия задачи, то есть изменим в одном пункте установки порядок и расположе­ние тупиков. Крыса должна будет реорганизовать весь свой прошлый опыт. При этом мы станем свидетелями ее «гипотез» или попыток преодолеть новую трудность. Но разве эта реорганизация прошлого опыта для приве­дения его в соответствие с настоящим не является одной из важнейших функций «ума», как бы ни был неудачен этот термин? Или, быть м9жет, реорганизация поведения оказывается легче в лабиринте? В какой же именно момент обучения? Нельзя ли так осложнить задачу, чтобы только некоторые особи могли ее преодолеть,— тогда мы полу­чили бы возможность отобрать самых «умных».

Одним словом, лабиринт— это настоящий микроскоп, в который можно наблюдать целый мир явлений, стоит лишь навести его на интересующую вас область.

И если бы мы, вместо того, чтобы ограничить свои опы­ты белой крысой, как это сделали, утратив чувство меры, американцы, провели с помощью той же техники сравне­ние между различными видами и отрядами животных, то, очевидно, мы смогли бы поставить сравнительную психологию на широкое и прочное основание. Это-то имен­но и пытались сделать в отношении насекомых некоторые ученые. Конечно, их результаты еще недостаточны, чтобы сделать развернутые выводы, но все же начинают вырисо­вываться многие весьма-интересные пути.

Период обучения у низших насеко­мых. П р у с а к. Уже много лет назад я живо заинтере­совался методом лабиринта, который пленил меня своим изяществом и простотой. Как энтомолог я хотел приме­нить этот метод к излюбленному предмету своих исследо­ваний — к насекомым. Но к какому же именно виду? Это одна из самых трудных задач: намечая план исследо­ваний, выбрать объект и конкретизировать условия. Тем более что до этого только Шнейрла (на муравьях) и Бре - хер (на восточном таракане) изучили период обучения у насекомых. В то время я с совсем другой целью разводил в больших количествах мелких прусаков (Blattella germa­nica)— вид, который благодаря своей выносливости быстро размножается и легко разводится. Это ничуть не менее совершенный объект для лабораторных опытов, чем пло­довая. мушка дрозофила. Я быстро составил элементы лабиринта'из гнутых и окрашенных в белый цвет листов цинка, освещенных мощной лампой, и поместил все в ком­нате, в которой поддерживалась температура не ниже 25 градусов. В конце лабиринта находилась «награда», то есть трубка из покрытого черной краской стекла, в которой жил обычно таракан и где он мог укрыться от яркого света.

* Поместив подопытного таракана у входа в лабиринт, я с бьющимся сердцем стал ждать дальнейших событий.

Увы! и через три месяца после этого, как я довел число опытов уже до 3000, все-таки не произошло ничего интересного! Но зато я начинал понимать причину этого: прусак — необыкновенно живуч и отличается в высшей степени легкой возбудимостью. Малейшая ошибка в обра­щении с ним со стороны экспериментатора влечет за собой безумно дикие реакции: таракан неистово бросается на ла­биринт, в окружающую лабиринт воду (чтобы предотвра­тить бегство), несмотря на то, что вода ледяная. После трех-четырех таких бросков он выбивается из сил. Остается лишь предоставить ему отдых в течение суток в его привычном убежище. Тип лабиринта тоже был несовершенен. Сначала я применил тип с галереями, в которых насекомое было закрыто, но оно ползало по дну так же, как по стенкам, и отмечать точно его поведение становилось все труднее.

Наконец, как только таракан находил малейшую ще­лочку в установке, он просовывал в нее свои антенны и делал отчаянные усилия, чтобы протиснуть в нее все свое тело. Во время последующих опытов оказалось, что он прекрасно заметил, где находится щель, так как возобнов­лял свои попытки. Таким образом, очень скоро он оказы­вался как бы «заинтересованным» щелью и какая бы то ни была дрессировка становилась невозможной. Иногда я применял простую площадку без бортов, возвышающую­ся на несколько миллиметров над поверхностью воды — elevated maze, как называют ее американцы. Основные не­удобства были этим устранены. И все же прошло еще пять месяцев ежедневной дрессировки длительностью по 2 с половиной часа каждая, и настал день, когда я зареги­стрировал 10 000-й опыт. Мне казалось, однако, что труды мои не пропали даром и что насекомое, относящееся как будто к числу низших, действительно, как я и надеял­ся, проявило скрытую сложность своего поведения.

Условия обучения. Избранные мною усло­вия испытания заключались в десяти последовательных прохождениях, отделенных одно от другого трехминут­ной передышкой в привычном убежище. После этого насе­комое отдыхало в том же убежище в течение получаса и снова проделывало еще десять прохождений. Я подсчиты­вал соотношение количества ошибок в первой и во второй серии. Иногда, когда условия дрессировки бывали несо­вершенны, разница оказывалась настолько незначитель­ной, что приходилось прибегать к статистическим прие­мам, чтобы определить ее величину.

Таракан не оставлял пахучего следа в лабиринте, так что промывание поверхности установки водой, спиртом и эфиром нисколько не нарушало процесса дрессировки. В то же время перемещение элементов лабиринта после каж­дого пробега делало дрессировку невозможной, из чего следует, что узнавание пути складывается на основе за­поминаний мельчайших отличий в строении этих элемен­тов, в способе их соединения и т. д., а также, несомненно,, зависит от осязательных возбудителей. Если, например» обменять местами первый и четвертый элементы, насеко-

Мое никак не сможет установить осязательных вех. Этот вывод подтвержден также опытом, поставленным одним из моих учеников, Юлло, который на время второй серии прохождений покрыл весь лабиринт листом целлофана. В этих условиях число ошибок не уменьшается и не остает­ся осязаемых признаков обучения.

Но все самые значительные возбудители исходят от убежища: чтобы побудить насекомое «изучить» свой лаби­ринт, недостаточно дать ему покрытую черной краской пробирку, где оно может укрыться от света. Нужно еще, чтобы от этого убежища исходил привычный запах (кста­ти сказать, доступный и обонянию человека), иначе тара­кан откажется туда проникнуть, и от обучения ничего не останется. То же произойдет, если вымыть убежище эфи­ром и спиртом,— доказательство того, что в основе запаха лежит жировое растворимое вещество. Что же касается значения разных органов при прохождении через лаби­ринт, то, очевидно, первостепенную роль играют антен­ны. Если их отсечь, обучения не наблюдается, или, точнее, в поведении насекомого наступают такие расстройства, что никакого вывода сделать уже нельзя. Я установил также довольно любопытный и в данный момент не подда­ющийся истолкованию факт: если окружить лабиринт абсолютно изотропным [17] барьером во время первой серии прохождений и если затем повернуть лабиринт на 180 гра­дусов во время второй их серии, то это вносит сильное расстройство, хотя в окружении ничто не изменилось, и окажись на месте таракана человек, вся обстановка пока­залась бы ему прежней.

Та ракан и белая крыса. Уже в конце этих: предварительных опытов возможно стало сравнить тара­кана с белой крысой. Конечно, большие различия в их поведении видны с первого взгляда. Так, крыса как буд­то бы располагает общими «методами» решения задачи ла­биринта и умеет применять их к различным видам уста­новок путем «перенесения». Таракан, гораздо более кос­ный и примитивный в своем поведении, наоборот, целиком* зависит от формы лабиринта, которая неизбежно вызывает у него одни и те же ошибки. Он, по всей вероятности, яв­ляется рабом каких-то основных тенденций.

Мотивы поведения таракана и крысы также различны. Голод, жажда или потребность в сексуальном партнере, не могущие побудить к обучению таракана, вполне успеш­но воздействуют в этом отношении на крысу. Ничего уди­вительного в этих различиях нет; гораздо удивительнее в поведении черты сходства, столь многочисленные и четкие, что трудно считать их плодом случая.

Например, промывка лабиринта или исключение зри­тельных восприятий очень мало влияют на ход обучения как у таракана, так и у белой крысы. Но перестановка элементов лабиринта при каждом его прохождении, застав­ляющая их руководствоваться только общими чувствен­ными впечатлениями, приводит у обоих к весьма явным на­рушениям в поведении. Наклон плоскости лабиринта в од­ну сторону воспринимается крысой, как и тараканом, и ход обучения вследствие этого изменяется. В поведении та­ракана, вплоть до специфического нарушения, вызывае­мого поворотом лабиринта на 180 градусов, нет ничего, чему не было бы аналогии у крысы. Вскоре мы увидим, на какие размышления могут навести такие любопытные ана­логии, еще несколько примеров которых будет приведено ниже.

Чтобы продолжать эти опыты, понадобилось составить небольшую бригаду ученых, согласившихся по нескольку часов в день сидеть взаперти в темной комнате и снова и снова неутомимо возвращать таракана все к той же точке отправления. Мне удалось, не без труда, собрать такую группу исследователей, и мы уже провели несколько сот тысяч опытов, результаты которых вносят много измене­ний и дополнений в мои первоначальные выводы.

Прежде всего дрессировка сильно улучшилась только из-за того, что лампу поставили непосредственно над убежи­щем. При этом возникает ассоциация «лампа—убежище», которая очень облегчает насекомому узнавание пути по приметам и значительно улучшает результаты испытания. Этим приемом мы обязаны Густару, который вместе с Ле Биго, связав отдельные ступени обучения с электрическим толчком, настолько углубил исследование, что выявил но­вые черты сходства таракана с белой крысой. Действитель­но, можно ускорить устранение ошибок крысы, сообщая ей. электрический толчок перед каждым тупиком, в который не следует входить. Но любопытно, что толчок может быть получен и где-нибудь поблизости от исходной точки, а в

Обучении наступает точно такое же улучшение. Ле Биго доказал наличие совершенно аналогичного явления у та­ракана.

И последнее относительно сосредоточенного и растяну­того обучения, о котором только что упоминалось. В опы - .тах с тараканом получены очень интересные результаты, которые снова приводят нас к тому, что установлено на бе­лой крысе: удлинение отдыха между прохождениями лабиринта может намного улучшить результаты испыта­ний. Это верно для таракана, для крысы и даже для чело­века.

Но аналогия может быть продолжена дальше. Два аме^ риканских исследователя — Минами и Далленбах — ра­ботали до нас над обучением В1а1е11а.

Видимо, в период между обучением и переобучением в нервной системе происходит нечто чрезвычайно значитель­ное, и это «нечто» и обусловливает задержку. Нарушить этот порядок можно, введя период вынужденной деятель ности перед самым переобучением (конец периода отдыха), или сразу после обучения (начало периода отдыха), или же, наконец, в середине этого периода. У В1а1е11а макси­мальное нарушение вызывается вынужденной деятель­ностью сразу после обучения, в начале периода отдыха. В середине или в конце этого периода влияние на задерж­ку менее выражено. И оказывается (поистине странное яв­ление!)— это абсолютно одинаково происходит и у крысы, и у человека!

Является ли обучение законом? Ко­нечно, нельзя не поражаться, видя, как много черт сход­ства существует между животными, так далеко друг от друга стоящими по высоте организации. Можно, конечно,, заранее сказать, что основные отличительные признаки периода обучения одинаковы для них, несмотря на сотни тысячелетий, разделяющих их с филогенетической точки зрения. Вполне логично, значит, выбирая объект для ис­следования основных черт обучения, остановиться на ка­ком угодно материале: таракане, крысе или человеке. Оче­видно, способность к обучению — одна из неотъемлемых черт живой материи (немецкие ученые даже полагали, быть может, ошибочно, что открыли эту способность у одноклеточных).

Но, оправившись от первого удивления, начинаешь склоняться к тому, что это совершенно естественно. Жизнь

На земле была бы невозможна, если бы живые существа не были вооружены раздражимостью, несколькими, хотя бы грубо приспособленными, тропизмами и способностью на­ходить и выбирать пищу. Точно так же и продолжение жизни было бы невозможно, если бы не было системы, кото­рая, как бы ни была она примитивна, все же способна вос­принимать опыт и учитывать его в дальнейшем. Но, чтобы успокоить нахмурившихся механицистов, скажу, что созна­ние не представляется мне обязательной составной частью этого процесса.

Явления высшего порядка; скры­тый период обучения; мгновенное прозрение. Одно очень интересное явление, тщатель­но изученное Толменом и его учениками, вызвало недавно ожесточенные споры в ученом мире.'Дело в том, что это явление может привести к чрезвычайно важным выводам. Речь идет о скрытом периоде обучения.

Если предоставить белую крысу в лабиринте самой се­бе, не подвергая ее никаким раздражениям, она как бы случайно, беспорядочно бродит по дорожке, по тупикам, а затем возвращается. А в это время контрольные крысы обучаются в совершенно таких же лабиринтах, после чего их ставят опять на дорожку, выдав им предварительно награду. Через некоторое время возьмем нашу праздно­шатающуюся крысу и заставим ее пройти обучение так же, как ее «контрольные» товарищи, в том же темпе и с теми же наградами. Мы будем с удивлением наблюдать, как быстро идет вниз кривая ее ошибок, как быстро она догоняет и перегоняет своих товарищей. Десять лет длится спор о скрытом периоде обучения, и теперь, когда реальность фактов окончательно установлена, становится неизбежным вывод, решающий по своему значению. В мозгу крысы, которая, казалось, разгуливала без всякой цели, запечат­левалась «карта познания» всего лабиринта («cognitive тар», по выражению Толмена). Почти невозможно обой­тись без слова «познание», ибо речь идет о знании, полу­ченном без какого-то ни было воздействия извне, без сколь­ко-нибудь четкой связи между возбудителем (какой же здесь возбудитель?) и реакцией (какая же здесь реакция?). Сохраняя все пропорции, невозможно уклониться от ана­логии с тем, что происходит с первобытным человеком, привыкшим регистрировать все топографические детали территории, через которую он проходит, даже если он та собирается проходить здесь еще раз и не имеет ни охот­ничьих, ни военных замыслов.

Я еще раз подчеркиваю все значение резкого поворота, который проделывает психология как наука, вновь призна­вая понятие «познания» для животных после теории «катар­сиса»[18]*, хотя и сыгравшей полезную роль, но просущество­вавшей слишком долго, на протяжении нескольких поко­лений ученых; ведь очень многие ученые были приучены отвергать всякое другое объяснение, кроме условного рефлекса или понятий, близких к нему. Изменить мнение — значит признаться в своем невежестве. Это значит также подняться в объяснении мира на новую ступень, на кото­рой те понятия, с помощью которых мы до нее добрались, становятся устаревшими.

Во всяком случае, я был совершенно ошеломлен, услы­шав по телефону от одного из моих учеников — это был Веррон,— что он только что наблюдал во время обучения Blatella различные явления, относящиеся, по всей вероят­ности, к скрытому периоду обучения. Вы помните, что стандартная дрессировка состоит из двух серий по 10 про­бегов в каждой и из получасового отдыха между сериями. А Веррон дал подопытным Blatella побыть на лабиринте около четверти часа до того, как началась дрессировка. И вот, сразу же число ошибок, сделанных ими, снизилось до уровня, типичного для второй серии, как будто бы запоминание уже совершилось. То же происходило, если насекомое оставляли перед началом обучения не на самом лабиринте, а на стеклянной пластинке, целиком его покры­вающей. Но всякое «скрытое» обучение оказывается не­возможным, если под стекло подсовывают лист Серой бу­маги, делающий лабиринт невидимым для насекомого. Ка­жется, действительно, мы имеем дело с latent learning[19], как назвал это явление Толмен, и можно предположить, что зрительные возбудители, исходящие от лабиринта, сто­ят здесь на первом месте.

Понятно, приписывание насекомому познавательной функции кажется чем-то из ряда вон выходящим. Но, по размышлении, все это может представиться само собой ра­зумеющимся. Пойдем по тому же пути, по какому мы шли, когда речь шла об обучении: какое животное выжило бы, если бы оно не могло беспрепятственно проходить через участки, которые должно посещать?

Даже если насекомое вышло не на поиски пищи или сексуального партнера, запоминание всех топографиче­ских деталей все-таки представляет для него несомненную жизненную необходимость, хотя бы для того, чтобы уйти в случае неожиданного появления врага. Неужели же жи­вотные, хотя бы и самые низшие, должны выключать дей­ствие всех своих воспринимающих органов и всех своих запоминающих регистраторов, как только их не подтал­кивает настоятельная необходимость? Это было бы непо­стижимо, и опыт повседневной жизни, как и опыт науки» показывает, что это не так.

Мгновенное прозрение. На насекомых можно наблюдать и другое явление. Речь идет об insight[20] или внезапном понимании, которое возникает при перехо­де от одного опыта к другому и выражается в резком паде­нии числа ошибок или в прекращении блужданий вслепую. Ярко выраженный пример такого insight’a мы встречаем у шимпанзе, имеющих в своем распоряжении лишь разоб­ранное на отдельные части удилище и стремящихся с его помощью достать банан, находящийся за пределами клетки. После нескольких коротких, беспорядочных по­пыток наиболее одаренные из подопытных шимпанзе уса­живаются в уголок, не сводя глаз с частей удилища: они как будто обдумывают положение. И вдруг, схватывая без малейшего колебания отдельные отрезки, они скрепляют их и достают банан; задача была понята.

Не существует ли и у насекомых подобного insight'a. Торпе полагает, что существует, и я согласен с ним в очень многом. Разве нельзя назвать insight’oM необыкновенные явления, о которых мы сейчас подробно расскажем, встре­ченные нами у пчелы, способной запомнить после несколь­ких секунд наблюдения точное расположение своего улья относительно окружающего ландшафта? Кажется, для этого есть все основания. Причем с подобными же явления­ми Торпе встречается и у аммофилы (A. pubescens). Это насекомое представляется нам прекрасно изучившим ланд­шафт вокруг своих гнезд, которые оно систематически, ритмично снабжает пищей. Оно мгновенно огибает ши­рокие щитьт, поставленные на его пути. И в этом случае

Обучение, притом абсолютно непогрешимое, совершается молниеносно — быстро.

Обучение у высших насекомых. Пчелы и муравьи. Лабиринт как будто специаль­но создан для этих насекомых, особенно для муравьев, живущих в гнездах с очень извилистыми галереями. Вслед за Кальмусом многие ученые дрессировали пчелу-сбор - щицу на сбор меда из чашечки, стоящей в глубине лаби­ринта, сквозь который она должна пройти в обратном направлении, чтобы попасть к выходу.

Вейс применяет галерею со стенками двух цветов, за* ставляющими пчелу продвигаться по сложному и изменчи­вому пути. Например, все желтые стенки находятся сле­ва, а синие — справа. Если сразу после того, как пчела доберется до чашечки, повернуть лабиринт так, чтобы на. обратном пути насекомое встречало справа желтые стенки, а слева — синие, блуждания и колебания будут очень дли­тельными.

Можно также заменить все окрашенные стенки про­зрачными стеклянными пластинками, а на полу лабиринта прочертить зигзагообразную линию, в которой будут* чередоваться желтые и синие отрезки. Пчела очень быстро привыкает двигаться по зигзагам, даже после того, как снимаются стекла, вынуждающие ее к этому движению. Но если в этот момент отрезки, направленные влево, оказы­ваются окрашенными так же, как те, что идут вправо, и наоборот, пчела сначала долго колеблется, я потом бежит по прямой линии к чашечке, не обращая внимания на зиг­загообразную черту. Но она будет неуклонно двигаться до отражению этой черты при условии, чтобы те же цвета, что и при первом сеансе дрессировки, вели вправо и влево. Ориентировка по цвету представляется, таким образом, очень точной и уничтожает для подопытных насекомых значение других внешних примет.

Иначе обстоит дело в лабиринте, покрытом одной кра­ской. Тем не менее пчелы «изучают» его так же хорошо. Ни поворот лабиринта на 180 или 90 градусов, ни перемещение всей установки, ни замена стенок новыми не вносят никаких нарушений. Все это доказывает, хотя и не полностью, что общечувственные впечатления могут быть решающими и обусловливать ориентировку в тех случаях, когда окру­жающая обстановка меняется настолько, что уже невоз­можным становится находить по ней направление. Но в лабиринте с окрашенными стенками достаточно изменить окраску одной из них, чтобы вызвать заметное нарушение. Дело в том, что ориентировка по цвету предпочтительнее, И вследствие этого она оказывает гораздо большее воздей­ствие. Все эти факты трудно обобщить. Как и в случае с та­раканом, влияние ориентировки по пахучему следу можно исключить, каждый раз меняя лист бумаги, выстилающей дно лабиринта, причем это не вызывает никаких наруше­ний. Очевидно, что пчела имеет в своем распоряжении не­сколько способов ориентировки. Она, по-видимому, может регистрировать все данные, которые могут помочь ей найти нужное направление, но в одно и то же время в зави­симости от обстоятельств использует лишь те или иные из этих данных.

Такой же точно вывод в результате подобных же опы­тов был сделан в отношении белой крысы. Даже таракан может, в зависимости от обстоятельств, использовать са­мые различные группы возбудителей. Об этом говорит тот факт, что Леконту удалось удовлетворительно прове­сти обучение таракана почти в полной темноте, когда мо­гут действовать'лишь факторы обонятельные и осязатель­ные и когда не может быть и речи об ассоциации, связыва­ющей источник света и убежище.

Шнейрла дрессировал муравьев на прохождение ла­биринта туда (от гнезда к пище) и обратно (от пищи к гнез­ду). Его работы, к сожалению, трудные для изложения, показывают, какое значение имеет для муравья четко вы­раженная обусловленность. В самом деле, если подложить вместо пищи несколько личинок, принадлежащих к соб­ственной колонии подопытного муравья, он будет спешить изо всех сил отнести их обратно в гнездо. При этом его ус­пехи в области освоения лабиринта заметно возрастут, а ошибки будут устраняться значительно быстрее.

Я сам несколько лет назад провел подобные опыты на крошечном муравье из рода Ьер^Ьогах, и у меня получи­лись те же результаты, что и у Шнейрла. Муравей должен был укрыться на одном из концов лабиринта в темное убежище, но он соглашался сделать это лишь в том случае, если оно находилось в «пахучей» зоне его собственной ко­лонии. На практике убежище отделялось от муравейника пластинкой, покрытой мельчайшими отверстиями.

Думаю, что из всех этих опытов следует сделать такие же выводы, как те, что вытекают из других разделов этой книги. Насекомое — лишь частный случай животного мира, но какой привлекательный случай! И с минималь­ными затратами мы можем получить на насекомых те основ­ные результаты, относящиеся к психологии обучения, ко­торые получены американцами на белой крысе. Это будет проверено, быть может, в довольно неожиданной области.

В настоящее время заокеанские исследователи про­являют большой интерес к приступам конвульсий, вызываемым у крыс внезапными громкими звуками или повторными электрическими толчками, возникающими совершенно беспорядочно в разных точках лабиринта. Экс­периментаторам удается вызвать таким образом настоящие нервные заболевания, которые они пытаются затем лечить. Огромное значение этих исследований понятно. А ведь у таракана также наблюдаются конвульсии, когда ему со­общают ряд более или менее резких электрических толч­ков, после чего в его поведении наступают значительные нарушения.

Кто знает, не сможем ли мы в ближайшем будущем про­должить исследования американцев на нашем излюблен­ном насекомом?

[1] Оптомоторный, оптокинетический, то есть зрительнодвижу - щии, зрительнодвигательный. (Ред.)

[2] Эскулин — вещество, получаемое из каштанов. (Ред.)

[3] Церки — хвостовые нити. (Ред.)

[4] АСДИК — модель гидролокатора; аппарат для обнаружения ватонувших объектов; принцип его устройства исноль8ован в при­борах, имеющих назначением обнаружение подводных лодок. (Ред.)

[5] Фамилия реакционного французского литератора, известного - под псевдонимом Жюль Ромен. (Ред.)

[6] Картезианство — взгляды французского философа-рациона - листа XVII века Ренэ Декарта. (Ред.)

[7] Латинское выражение: Правила о направлении нрава. (Ред.)

[8] Градиент — мера возрастания или убывания в пространстве какой-нибудь физической величины при перемещении на единицу длины. (Ред.)

[9] Немцы недавно установили влияние ветра и воздушных пото­ков на привлечение самцов за несколько километров. (Прим. автора.)

[10] Эвгенол — душистое вещество с запахом гвоздики. (Ред.)

[11] Sordidus (лат.) — отвратительный, мерзкий. (Ред.)

[12] Строго говоря. (Ред.)

[13] Об этой школе подробнее см. послесловие. (Ред.)

[14] Финализм то же, что телеология, идеалистическое лжеучение, по которому все в природе устроено целесообразно, а развитие пред­ставляет движение к заранее предустановленной цели. (Ред.)

[15] Quid proprium (лат.) — какими-то свойствами. (Ред.)

[16] Тапдем — буквально двухместный велосипед, приводимый в движение самими ездоками. (Ред.)

[17] Обладающим одинаковыми по всем направлениям физиче­скими свойствами. (Ред.) .

[18] Катарсис — очищение; переживания, якобы «очищающие душу». (Ред.)

[19] Latent learning (англ).— скрытое обучение. (Ред.)

[20] Англ.— проницательность, способность прозрения. (Ред.)