Миф машины Техника и развитие человечества

Миф машины Техника и развитие человечества

Льюис Мамфорд

Ритуал, искусство, поэзия, музыка, танец, философия, наука, миф, религия - все это является для человека столь же насущным, как и хлеб: подлинная жизнь человека со­стоит не только в работе, непосредствен­но обеспечивающей его выживание, но и в символической деятельности, наделяющей смыслом как процессы труда, так и их ко­нечные продукты и потребление последних.

«Удел человеческий» (1944).

Все мы понимаем, что в нашем столетии было засвидетельствовано радикальное преобразование всей среды, окружающей человека, что в значительной степени представляет собой результат воздействия физико-математических наук на технологию. Этот переход от эмпи­рической и скованной традициями техники в режим экспериментов открыл невиданные горизонты в таких новых сферах, как ядерная энергия, сверхзвуковые перевозки, искусственный интеллект и мгно­венная связь на дальние расстояния. Еще никогда, если начинать с эпохи пирамид, такие значительные физические изменения не осуще­ствлялись за столь короткий период. Каждое из этих изменений по­очередно вызвало трансформации в человеческой личности, а если этот процесс будет продолжаться с неослабевающей скоростью и бесконтрольно, то уже вырисовываются контуры более радикальных преобразований.

Выражаясь в терминах ныне принятого представления об отно­шениях человека с техникой, наша эпоха - это переход от «перво­бытного» состояния человека, которое было отмечено изобретением орудий труда и оружия с целью овладеть силами природы, к карди­нально иной ситуации, когда он не только покорит природу, но и, по мере возможностей, отделится от органической среды.

С появлением такой новой «мегатехники» господствующее меньшинство создаст некую единообразную, всеохватную и выходя­щую за пределы земли структуру, предназначенную для автоматиче­ской работы. Вместо того, чтобы активно функционировать в качест­ве самостоятельной личности, человек станет пассивным, бесполез­ным и машиноуправляемым животным, - и если верить современным

Интерпретациям роли человека со стороны технократов, присущие ему функции окажутся либо поглощены машиной, либо строго огра­ничены и подвергнуты контролю в пользу обезличенных коллектив­ных организаций.

В этой книге я поставил цель оспорить как допущения, так и прогнозы, на которых основана наша приверженность современным формам научно-технического прогресса, рассматриваемого в качест­ве самоцели. Я приведу материал, бросающий тень сомнения на рас­хожие теории основ человеческой природы, где переоценивается роль в развитии человека, какую некогда играли орудия труда, а те­перь играют машины. Моя идея состоит в том, что не только Карл Маркс заблуждался, отводя материальным орудиям производства центральное место и направляющую функцию в развитии человека, - но и внешне благодушная концепция Тейяра де Шардена всё-таки наделяет человеческую историю на всем ее протяжении узким техно­логическим рационализмом нашей эпохи, а также проецирует в бу­дущее некое конечное состояние, когда все возможности человече­ского развития будут доведены до конца. В этой «точке Омега» от самостоятельной и самобытной природы человека не останется ниче­го, кроме организованного разума, представляющего собой универ­сальный и всемогущий пласт абстрактного ума без любви и жизни.

Итак, мы не сможем понять роль, которую играла техника в раз­витии человека, если не вглядимся в глубины исторически сложив­шейся природы человека. Однако в течение нашего столетия взгляд этот был затуманен, поскольку его обусловливала общественная сре­да, внезапно встретившаяся с изобилием изобретений в области ме­ханики, которые смели с лица земли издавна существовавшие про­цессы и учреждения и изменили традиционные представления о пре­деле как человеческих, так и технических возможностей.

Наши предшественники ошибочно сочетали свойственный именно их обществам тип механического прогресса с необоснован­ным чувством растущего морального превосходства. Но вот наши современники, справедливо отвергшие эту самодовольную виктори­анскую веру в неизбежное совершенствование всех остальных обще­ственных учреждений при помощи машинного управления, тем не менее, с маниакальным пылом концентрируют усилия на продол­жающейся экспансии науки и технологии, как будто они одни маги­ческим путем сумеют найти единственно возможные средства спасе­ния человека. И так как чрезмерная преданность технике в наше вре­мя частично объясняется радикально неверной интерпретацией всего пути развития человека, первым шагом в сторону восстановления

Нашего равновесия должен стать анализ основных этапов истории человека, начиная с первобытного общества.

Как раз потому, что потребность человека в орудиях труда столь очевидна, мы должны остерегаться преувеличения роли, которую каменные орудия играли за сотни тысяч лет до того, как они стали функционально дифференцированными и эффективными. Считая изготовление орудий труда причиной выживания человека, биологи и антропологи долго недооценивали или упускали из виду массу раз­новидностей деятельности, в которой многие другие биологические виды в течение продолжительного времени проявляли большую сно­ровку, нежели человек. Несмотря на противоположные доказательст­ва, выдвинутые Р. Ю. Сейсом, Дериллом Фордом и Андре Леруа- Гураном, всё еще сохраняется тенденция отождествлять орудия труда и машины с технологией, т. е. принимать часть за целое.

Даже описывая одни лишь материальные компоненты техники, эта практика не замечает в равной степени жизненно важную роль контейнеров и вместилищ, к которым относятся примитивные очаги, волчьи ямы, западни и веревки, а впоследствии - корзины, закрома, хлевы и дома, не говоря уже о гораздо более поздних коллективных вместилищах типа водохранилищ, каналов и городов. Эти статиче­ские компоненты имеют важное значение для всякой технологии, и не самое малое - в наше время, с его трансформаторами высокого напряжения, гигантскими химическими ретортами и атомными реак­торами.

В любом адекватном определении техники следует ясно выска­зывать то, что многие насекомые, птицы и млекопитающие с их сложнейшими гнездами и жилищами, геометрическими ульями, гра­дообразными муравейниками и термитниками, хижинами бобров, осуществили гораздо более радикальные изобретения в изготовлении контейнеров и вместилищ, нежели изобретения, удавшиеся предкам человека в изготовлении орудий труда до возникновения Homo sapiens. Словом, если бы с разумом можно было бы отождествить лишь благоприятствующую ему техническую сноровку, человека - в сравнении со многими другими биологическими видами - можно было бы считать бездельником в течение длительного периода. Сле­дует пояснить последствия нашей концепции: в изготовлении орудий труда не было ничего исключительно человеческого до тех пор, пока оно не оказалось модифицированным языковыми символами, эстети­ческими замыслами и знанием, передаваемым социальным путем. Вот тогда-то человеческий мозг, а не просто рука, вызвал глубочай­шие различия, - ведь мозг этот невозможно счесть всего лишь руко­творным продуктом, поскольку он был прекрасно развит уже у таких четвероногих тварей, как крысы, у которых нет рук с проворными пальцами.

Более века назад Томас Карлейль описывал человека как «жи­вотное, пользующееся орудиями труда», как будто это была единст­венная черта, возвысившая его над остальными «неразвитыми созда­ниями» Преувеличение роли орудий труда, оружия, приборов и ма­шин сделало неясным реальный путь развития человека Определе­ние человека как «животного, пользующегося орудиями труда», даже с учетом поправки на «изготовляющее орудия труда», показалось бы странным Платону, который приписывал заслугу продвижения чело­века за пределы первобытного состояния изобретателям музыки Марсию и Орфею в той же мере, что и похитителю огня Прометею, или Гефесту, богу-кузнецу, единственному ремесленнику в олимпий­ском пантеоне.

И все же описание человека как - по сути своей - «животного, изготовляющего орудия труда», укоренилось столь крепко, что одна лишь находка фрагментов черепов небольших приматов по соседству с отколотыми булыжниками, указывающая на африканских австра­лопитеков, позволила нашедшему их д-ру Л. С.Б. Лики поместить это существо на прямую линию человеческой родословной, несмотря на отчетливые физические расхождения, отличающие его как от челове­кообразных обезьян, так и от людей более поздних эпох. Поскольку же объем мозга у найденных Лики предгоминидов составляет около трети мозга Homo sapiens - а это фактически меньше, чем у некото­рых человекообразных обезьян - способность раскалывать грубые каменные орудия труда и пользоваться ими попросту не требовала обильной мозговой организации, свойственной человеку, и сама по себе ее не порождала.

Если у австралопитеков не было и в помине других человече­ских свойств, то использование ими орудий труда доказывает лишь то, что, по меньшей мере, один биологический вид за пределами на­стоящего рода Homo может похвастаться этой чертой, подобно тому, как попугаи и сороки разделяют чисто человеческое владение речью, а птицы-шалашницы, - достижения в красочном декорировании жи­лищ. Но ни одной черты - и даже изготовления орудий труда - для идентификации человека недостаточно. Специфически и исключи­тельно человеческой является способность человека сочетать обшир­ное разнообразие предрасположенностей, присущих животным, в нарождающейся культурной сущности, в человеческой личности.

Если точная функциональная эквивалентность изготовления орудий труда изготовлению предметов утвари была установлена ис­следователями ранее, то, пожалуй, должно быть ясно, что в обтесан­ных рукой человека изделиях из камня не было ничего особенного вплоть до сравнительно позднего этапа его развития Ведь даже дальний родственник человека, горилла, сооружает жилища из листь­ев для того, чтобы было удобно спать, и строит из крупных стеблей папоротника мостики через мелкие ручьи, по-видимому, с тем, чтобы не замочить и не оцарапать ноги. А вот пятилетние дети, умеющие говорить, читать и производить умозаключения, проявляют не так уж много способностей к использованию орудий труда и еще меньше - к их изготовлению: следовательно, если бы в счет шло одно лишь изго­товление инструментов, таких детей еще невозможно было бы иден­тифицировать как людей

У человека на ранней стадии развития мы имеем основания предположить сообразительность и неумелость такого же рода. Когда мы ищем доказательств врожденного превосходства человека над его биологическими собратьями, мы должны постараться обнаружить доказательства иного рода, нежели только его убогие каменные инст­рументы; или, скорее, мы должны задаться вопросом, какой деятель­ностью он занимался в течение тех долгих лет, когда с теми же мате­риалами и мускульными движениями, которыми впоследствии он столь искусно пользовался, он мог бы изготовить инструменты и по­лучше.

Ответ на этот вопрос я подробно изложу в первых главах; однако же, я кратко забегу вперед и сообщу вывод - в первобытной технике не было ничего специфически человеческого, кроме употребления и хранения огня, и так продолжалось до тех пор, пока человек не пере­ориентировал собственные физические органы, применив их для функций и целей, совершенно отличных от тех, каким они изначаль­но служили. Вероятно, первым крупным сдвигом было преобразова­ние передних лап четвероногого животного из специализированных органов передвижения в многоцелевые инструменты для лазания, хватания, нанесения ударов, разрывания, колочения, копания, держа­ния. Руки и каменные инструменты раннего человека играли значи­тельную роль в его развитии, в основном, потому, что - как указал Дю Брюль - они облегчили подготовку к возникновению функций срывания плодов, переноски предметов и размачивания пищи, и тем самым освободили рот для речи.

Если человек был действительно изготовителем орудий труда, то уже изначально он обладал одним основным и многоцелевым инст­рументом, имевшим большее значение, нежели любая более поздняя их совокупность: собственное тело, активизируемое с помощью моз­га; любая часть этого тела, в том числе и члены, пригодные для изго­товления дубин, ручных рубил или железных копий. В качестве ком­пенсации за свои до крайности примитивные орудия труда, ранне­первобытный человек имел гораздо более важное и ценное качество, расширявшее все его технические познания - он был гораздо лучше любого другого животного оснащен биологически; он обладал телом, не специализированным на единственном виде деятельности, а также мозгом, способным охватывать более обширную, чем у других жи­вотных, среду, и соединять все разнородные части его опыта. И как раз в силу его необыкновенной пластичности и чувствительности он был способен использовать большую, чем у остальных животных, часть внешней среды и внутренних психосоматических ресурсов.

Благодаря чрезвычайно развитому и непрерывно функциони­рующему мозгу человек мог распоряжаться большим количеством умственной энергии, нежели ему требовалось для выживания на чис­то биологическом уровне, - и, соответственно, у него возникала не­обходимость направлять излишки такой энергии не просто на добы­вание пищи и половое размножение, но и на такие режимы жизни, которые преобразуют эту энергию в соответствующие культурные, т е. символические, формы более непосредственно и конструктивно. Только посредством ориентации своей энергии на культуру он был способен контролировать и полностью утилизировать присущую ему природу.

Культурная «работа» с необходимостью получала приоритет по отношению к ручной. Для новых видов деятельности требовалось гораздо больше, чем просто дисциплина рук, мускулов и глаз, необ­ходимая при изготовлении орудий труда и пользовании ими, хотя такая деятельность также оказывала человеку неоценимую помощь; кроме того, новые типы работы требовали контроля над всеми есте­ственными функциями человека, в том числе, над органами выделе­ния, бурными эмоциями, беспорядочной половой жизнью, кошмар­ными или сладострастными сновидениями.

В результате настойчивого исследования человеком собствен­ных органических способностей его нос, глаза, уши, язык, губы и половые органы обрели новые роли. Даже кисть руки стала теперь не просто мозолистым и узкоспециализированным орудием труда: она могла гладить тело возлюбленной или возлюбленного, держать мла­денца поближе к груди, совершать осмысленные жесты или выражать в коллективном ритуале и упорядоченном танце какое-то не под­

Дающееся иному выражению ощущение жизни или смерти, храняще­гося в памяти прошлого или тревожного будущего. По сути дела, изготовление инструментов представляет собой лишь малую часть биотехники, способствующей полному оснащению человека для жизни.

Способность распоряжаться свободной нервной энергией прояв­лялась уже у предков человека, приматов. Д-р Элисон Джолли недав­но показала, что рост мозга у лемуров стал итогом, скорее, их склон­ности к атлетическим играм, к взаимному ухаживанию, а также по­вышенной общительности, нежели навыков пользования орудиями труда или добывания пищи, - тогда как исследовательское любопыт­ство человека, как и его талант к подражанию и досужее манипули­рование предметами, не сопряженные с мыслью о последующем воз­награждении, заметны уже у его родичей-обезьян. В американском словоупотреблении слова “monkey-shines” и “monkeying” 1 служат частым обозначением такой игривости и бесполезного употребления предметов. Я продемонстрирую, что даже имеется основание задать­ся вопросом о том, нельзя ли стандартизованные образцы, характер­ные для раннего периода изготовления инструментов, частично вы­водить из строго повторявшихся движений ритуала, песни и танца, - форм, в течение длительного времени сохранявшихся у первобытных народов на совершенном уровне и обычно достигавших несравненно более изысканного стиля, чем их инструменты.

Не так много лет назад голландский историк Й. Хейзинга в книге «Homo Ludens” собрал массу доказательств того, что основным эле­ментом формирования человеческой культуры служит не столько работа, сколько игра, а самая что ни на есть серьезная деятельность человека относится к сфере подражания. Как признает сам автор, ри­туал и мимесис, спорт, игры и драматические представления избави­ли человека от настойчиво проявлявшихся в нем животных привы­чек, - и я бы добавил, что наилучшие тому доказательства можно обнаружить в таких первобытных церемониях, в которых он испол­нял роль животного иного вида. Задолго до того, как человек обрел способности к преобразованию окружающей среды, он создал среду в миниатюре, символическую игровую площадку, на которой все жизненные функции получили возможность переоформления в стро­го человеческом стиле, как бывает в игре.

Тезис, касающийся “homo ludens’a”, оказался настолько потря­сающим, что шокированный переводчик намеренно исказил недву­смысленную фразу Хейзинги о том, что культура является одной из форм игры, заменив ее более поверхностной и общепринятой дефи­ницией игры как элемента культуры. Но ведь идея того, что человек является не столько “homo sapiens’ом" или “homo ludens’oM", сколь­ко, и, прежде всего, "homo/аЬег’ом, овладела современными мыс­лителями Запада с такой силой, что даже Анри Бергсон разделял ее. Археологи XIX века до такой степени были уверены в первостепен­ном значении для «борьбы за существование» каменных орудий тру­да и оружия, что, когда в 1879 г. в Испании была впервые найдена пещерная живопись эпохи палеолита, «компетентные авторитеты» ничтоже сумняшеся изобличили ее как возмутительную мистифика­цию на том основании, что для создания элегантных шедевров Аль - тамиры охотникам Каменного века недоставало ни досуга, ни разума.

Но вот разумом-то homo sapiens был наделен в необыкновенной степени, и разум этот основывался на по возможности полном при­менении всех органов тела, а не только рук. Пересматривая устарев­шие технологические стереотипы, я готов пойти еще дальше, ибо утверждаю, что на каждом этапе развития человека его изобретения и преобразования были направлены не столько на увеличение запасов пищи или на обуздание природы, сколько на утилизацию его собст­венных гигантских органических ресурсов, а также на выражение его скрытых возможностей, - с тем, чтобы адекватнее ответить на его «сверхорганические» запросы и чаяния.

При отсутствии давления со стороны враждебной окружающей среды разработка человеком своей символической культуры отвечала более непреложной необходимости, нежели потребность в контроле над окружающей средой, - и отсюда следует вывод, что первая как правило и в течение длительного времени имела приоритет и опере­жала вторую. Среди социологов Лесли Уайт заслуживает уважения в связи с тем, что он придал должное значение этому факту, особо вы­делив «сообразительность» и «символическую деятельность», - хотя он всего лишь приоткрыл для нынешнего поколения изначальные прозрения отца антропологии Эдварда Тайлора.

Согласно этой точке зрения, эволюция языка - кульминация бо­лее простых характерных для человека форм выражения и передачи смысла - обладает несравненно большей важностью для дальнейшего человеческого развития, нежели способность раскалывать хоть це­лую гору ручных рубил. По сравнению с относительно простой коор­динацией движений, необходимой для пользования орудиями труда, тонкое взаимодействие множества органов, требующееся для произ­водства членораздельной речи, оказалось гораздо более значитель­ным достижением. Эти усилия, вероятно, занимали значительную часть времени, энергии и деятельности раннепервобытного человека,

Поскольку их конечный коллективный продукт, разговорный язык, на заре цивилизации был куда более сложным и мудреным, нежели весь египетский или месопотамский «набор» инструментов.

Следовательно, рассматривать человека как, в первую очередь, животное, пользующееся орудиями труда, означает не замечать ос­новных глав человеческой истории. В качестве противопоставления этой окаменелой идее я буду развивать взгляд, согласно которому человек, прежде всего, является животным, творящим собственный разум, обуздывающим себя и самопрограммирующим, - и первич­ным очагом всех видов его деятельности можно считать, прежде все­го, его собственный организм и социальную организацию, в которой этот организм обретает более полное выражение. Пока человек не сделал чего-либо из самого себя, он немного мог сделать в окружав­шем его мире.

В таком процессе самообретения и самопреобразования орудия труда в узком смысле слова служили не главными оперативными агентами человеческого развития, но лишь вспомогательными инст­рументами, - ибо техника вплоть до нашего времени никогда не от­делялась от более обширного культурного целого, где человек функ­ционировал в присущей себе роли. Что характерно, в древнегрече­ском термине "техуе’ не выражено различие между промышленным производством и «изящным» или символическим искусством; и на протяжении значительной части человеческой истории оба аспекта этого термина были неотделимы друг от друга, причем один из них отвечал объективным условиям и функциям, а другой - субъектив­ным потребностям.

В эпоху своего возникновения техника соотносилась с природой человека, взятой как целое, а эта природа играла определенную роль в каждом аспекте индустрии: таким образом, техника у своих истоков была широко ориентирована на жизнь, а не на труд и не на власть. Как и в любом другом экологическом комплексе, разнообразие чело­веческих интересов и целей, как и различные органические потреб­ности, сдерживали чрезмерный рост какого-либо отдельно взятого компонента. И хотя язык стал наиболее могущественным средством символического самовыражения человека, он, как я попытаюсь пока­зать, имеет началом тот же общий источник, из какого, в конечном счете, возникла машина, - это все тот же первобытный повторяю­щийся порядок ритуала, тип порядка, который человек вынужден был разработать для самозащиты и управления колоссальным избыт­ком психической энергии, предоставляемым в его распоряжение его громадным мозгом.

Однако я далек от недооценки роли техники и, скорее, готов до­казать, что как только сложились основы внутренней организации человека, техника начала поддерживать способности человека к са­мовыражению и расширять их. Дисциплина изготовления орудий труда и пользования ими, в соответствии с этой гипотезой, служила своевременному укрощению необузданной творческой силы, кото­рую дал человеку разговорный язык, - в противном случае, такая си­ла могла бы недолжным образом раздуть человеческое «я» и ввести человека в искушение заменить эффективную работу магическими словесными формулами.

Сообразно этой интерпретации, специфически человеческим достижением, обособившим человека даже от его ближайших роди - чей-антропоидов, явилось формирование нового «я», благодаря кото­рому человек стал зримо отличаться от своих примитивных живот­ных пращуров по внешности, поведению и в жизненном плане. По мере того, как расширялась эта дифференциация и возрастало коли­чество определенно человеческих «опознавательных знаков», чело­век ускорил процесс собственной эволюции, за относительно корот­кий промежуток времени достигнув изменений, к каким другие био­логические виды приходили путем кропотливого труда и органиче­ских процессов, результаты которых, в отличие от типов культуры человека, не допускали легкого исправления, улучшения или устра­нения.

Впредь основным занятием человека стало его самопреобразова - ние, осуществлявшееся группа за группой, регион за регионом, куль­тура за культурой. Это самопреобразование не просто спасло челове­ка от непрерывного застоя на изначальном животном уровне, но и освободило его наиболее развитый орган, мозг, для иных задач, не­жели те, что обеспечивали его физическое выживание. Доминирую­щей человеческой чертой, центральной по отношению ко всем ос­тальным, и является эта способность к осознанному и целенаправ­ленному самоотождествлению, самопреобразованию и, в конечном счете, к самопониманию.

Любое проявление человеческой культуры - от ритуала и речи до костюма и социальной организации - в конечном счете, нацелено на перемоделирование человеческого организма и самовыражение личности. И если эту отличительную черту мы с запозданием призна­ем лишь теперь, то причина здесь, возможно, в том, что в современ­ных искусстве, политике и технике широко распространились приме­ты того, что человек может оказаться на грани ее утраты, в результа­

Те чего он может стать если не животным низшего порядка, то аморфным и амебообразным ничтожеством.

Придавая новую форму стереотипным представлениям челове­ческого развития, я, к счастью, могу черпать материал из растущего корпуса данных биологии и антропологии, и данные эти до сих пор не соотнесены между собой и полностью не истолкованы. Тем не менее, я, разумеется, сознаю тот факт, что, вопреки этой существен­ной поддержке, обширные темы, которые я собираюсь развивать, а еще больше - объясняющие их вспомогательные умозрительные ги­потезы - могут вполне натолкнуться на оправданное скептическое отношение, - ибо им еще предстоит подвергнуться компетентному критическому анализу. И надо ли мне говорить, что поначалу я вовсе не желал оспорить преобладающие ортодоксальные взгляды, но, прежде всего, с почтением принял их, так как не был знаком с други­ми9 Но как раз оттого, что я не мог найти ключа к всепобеждающей приверженности современного человека к собственной технологии, воцаряющейся за счет даже его здоровья, физической безопасности, умственного равновесия и возможностей будущего развития, я ока­зался вынужден пересмотреть природу человека и весь процесс тех­нологических изменений.

В добавление к тому, что я обнаружил изначальную сферу чело­веческой изобретательности не в изготовлении внешних инструмен­тов, но, прежде всего, в переоформлении органов его собственного тела, я попытался пройти по другому, по недавно проложенному пу­ти: проследить широкую полосу иррациональности, красной нитью проходящую через всю историю человека, вопреки ощутимой функ­циональной рациональности, унаследованной человеком от живот­ных. При сравнении с другими антропоидами можно без всякой иро­нии сослаться на высшую иррациональность человека Разумеется, в человеческом поведении проявляется хроническая предрасположен­ность к заблуждениям, злокозненности, необузданному фантазирова­нию, галлюцинациям, «первородному греху» и даже социально орга­низованному и освященному недостойному поведению, такому, как практика человеческих жертвоприношений или узаконенные пытки Избежав фиксации на органическом, человек поплатился за это вро­жденной кротостью и умственным равновесием менее удачливых биологических видов. И все же некоторые из его наиболее сума­сбродных отклонений привели к открытию ценных областей иссле­дования, которые так и не были обнаружены за миллиарды лет орга­нической эволюции.

19

Несчастий, последовавших за тем, как человек покинул живот­ное царство, оказалось много, но и награды стали бесценными. Склонность человека сочетать свои фантазии и проекты, желания и намерения, абстракции и идеологии, с общими местами повседневно­го опыта сделалась, как мы теперь видим, важным источником его неизмеримых творческих способностей. Между иррациональным и сверхрациональным нет четкого водораздела, и трактовка этих амби­валентных сфер всегда была важнейшей проблемой для человека И одной из причин отсутствия глубины в расхожих утилитаристских интерпретациях техники и науки является то, что они игнорируют факт, согласно которому этот аспект человеческой культуры - по­добно любой другой грани человеческого существования - всегда был открыт как трансцендентальным чаяниям, так и демонической принудительности, - и никогда не выглядел столь открытым и уязви­мым, как в наши дни.

Иррациональные факторы, порою конструктивно способствую­щие дальнейшему развитию человека, но и слишком часто его из­вращавшие, стали очевидными в момент, когда формообразующие элементы в культурах палеолита и неолита объединились в великом культурном взрыве, произошедшем около начала четвертого тысяче­летия до н. э, в эпоху, обычно называемую «возникновением циви­лизации» Примечательный факт, описывающий техническую сторо­ну этого преобразования, состоит в том, что это был результат не ме­ханических изобретений, а радикально нового типа социальной орга­низации; продукт мифа, магии, религии и зарождения научной астро­номии. Это взрывообразное возрастание священной политической власти и увеличение технологических нововведений невозможно объяснить с помощью каких бы то ни было инструментов, простей­ших машин и технических процессов, кроме уже существовавших Ни телега с колесами, ни плуг, ни гончарный круг, ни военная колес­ница сами по себе не могли способствовать мощным преобразовани­ям, случившимся в долинах великих рек Египта, Месопотамии и Ин­дии, и со временем «волнами и рябью» перенесенных в другие зоны планеты.

В результате изучения эпохи пирамид, предпринятого мною в процессе подготовки к написанию книги «Город в истории», я не­ожиданно обнаружил близкую параллель между первыми авторитар­ными цивилизациями Ближнего Востока и нашей цивилизацией, - хотя большинство наших современников до сих пор считают совре­менную технику не только высшей точкой в интеллектуальном раз­витии человека, но еще и беспрецедентно новым явлением Я же. на­против, обнаружил, что корни того, что экономисты в недавние эпохи назвали «веком машин» или «веком электричества», относятся не к так называемой промышленной революции XVIII столетия, но к имевшей место в период возникновения цивилизации организации первичной (archetypal) машины, составленной из человеческих деталей.

Следует отметить два свойства этого нового механизма, по­скольку они позволяют идентифицировать его на всем протяжении его существования вплоть до нынешней эпохи. Первое заключается в том, что организаторы этой машины черпали собственные силу и власть из небесного источника. Основой этого нового человеческого порядка был порядок космический. Точность в измерениях, абст­рактная система механики, принудительная упорядоченность дейст­вий этой «мегамашины», как я в дальнейшем буду ее называть, про­исходят непосредственно от астрономических наблюдений и науч­ных расчетов. Эта негибкая, предсказуемая упорядоченность, впо­следствии внедренная в календарь, была перенесена на организацию компонентов человека как машины. По сравнению с ранними форма­ми ритуализованного порядка, этот механизированный порядок был навязан человеку извне. Сочетание божественных повелений и без­жалостного военного принуждения привело к тому, что громадные массы населения были вынуждены переносить угнетающую нищету и принудительный труд, выполняя отупляющие и монотонные рабо­ты, чтобы обеспечить «Жизнь, Процветание и Здоровье» божествен­ному или полубожественному правителю и его окружению.

Второй пункт состоит в том, что тяжелые социальные дефекты человеческой машины были частично компенсированы ее превосход­ными достижениями в регулировании разливов рек и выращивании зерновых, что и заложило основу для более значительных достиже­ний во всех областях человеческой культуры: в монументальном ис­кусстве, в кодификации законов, в стремлении развивать и непре­рывно записывать мысли, в увеличении всевозможных потенций ума,

- что происходило путем сосредоточения смешанного населения (разного происхождения и с разной профессиональной подготовкой) в городских церемониальных центрах. Такой порядок, такие коллек­тивная безопасность и коллективно достигаемое изобилие, такие стимулирующие смеси культур впервые возникли в Месопотамии и Египте, а впоследствии появились в Индии, Китае, Персии, а также в цивилизациях Анд и майя, - и превзойти их не удавалось до тех пор, пока мегамашина не оказалась восстановленной в новой форме уже в наше время. К сожалению, существенная часть этих культурных дос­тижений была предана забвению вследствие столь же значительного социального регресса.

С концептуальной точки зрения инструменты механизации уже пять тысяч лет назад стали связываться лишь с такими обществен­ными функциями и целями, как непрерывное увеличение порядка, власти, предсказуемости и, прежде всего, контроля. Господство этой протонаучной идеологии привело к регламентации и деградации не­когда независимой деятельности человека: так впервые возникли «массовая культура» и «руководство массами». Можно усмотреть саркастическую символику в том, что конечными продуктами, про­изведенными этой мегамашиной в Египте, стали колоссальные гроб­ницы, «населенные» мумифицированными трупами, - тогда как впо­следствии в Ассирии, как и многократно в расширявшихся империях более поздних эпох, основным свидетельством технической эффек­тивности этой мегамашины стало запустение сметенных с лица земли деревень и городов и отравление почвы: вот прототип аналогичных «цивилизованных» зверств сегодняшнего дня. Что же касается вели­ких египетских пирамид, то что они такое, как не полные статические эквиваленты наших космических ракет? Ведь и те, и другие предна­значены для того, чтобы за запредельную плату обеспечить доступ на Небо меньшинству, пользующемуся благосклонностью судьбы.

Такие колоссальные «выкидыши» дегуманизированной и ориен­тированной на власть культуры монотонно марали страницы исто­рии, начиная с завоевания Шумера аккадцами и вплоть до разруши­тельных бомбардировок Варшавы и Роттердама, Токио и Хиросимы. Этот анализ подсказывает, что мы должны набраться смелости и рано или поздно задаться вопросом: «Является ли чисто случайным это сочетание чрезмерной власти и производительности со столь же безудержным насилием и разрушением?»

В процессе разработки этой параллели и слежения за работой анализируемой первичной машины на протяжении более близких к нам периодов истории Запада я обнаружил странное прояснение мас­сы темных иррациональных явлений нашей высокомеханизирован­ной и мнимо рациональной культуры. Ибо как в древности, так и те­перь, гигантский прирост бесценного знания и приносящей практиче­скую пользу производительности зачастую перечеркивался столь же громадным ростом намеренных разорений, параноидально враждеб­ных настроений, бессмысленных разрушений, чудовищного массово­го истребления людей.

Этот обзор подведет читателя к порогу современной эры, к XVI столетию в Западной Европе. Хотя некоторые из результатов такого

Исследования невозможно разработать с полнотой без пересмотра и переоценки событий последних четырех веков, масса того, что необ­ходимо для понимания - и, в конечном счете, переориентирования - процесса развития современной техники, предстанет для достаточно восприимчивого ума в явном виде уже начиная с первых страниц. Эта расширенная интерпретация прошлого представляет собой необ­ходимый ход с целью избежать ужасного несовершенства расхожих знаний, сохраняющихся на протяжении одного поколения. Если мы не уделим время пересмотру прошлого, наша способность понимать настоящее или повелевать будущим окажется недостаточно глубо­кой: ибо прошлое никогда нас не покидает, а будущее уже с нами.